Маргарет Штоль - Прекрасные создания

Мэкон — Итан

Опустив голову на его грудь, я плакала, потому что он так красиво жил, потому что смерть его была такой несправедливой.

Океаны слез высохли. Пустыня эмоций.

Счастье и печаль. Темный свет горя и радости омывает меня, проносясь через жизнь. Я слышу звуки, но не понимаю слов. Нет, понимаю! Звук был мной. Какое-то мгновение я чувствовала все — и не чувствовала ничего. Во мне сломалось что-то. Я разбита.

Нет, спасена! Когда я потеряла все, мне отдали многое.

Что-то в сердце угасло, а что-то родилось.

Теперь я знаю, что девочка во мне ушла и кем бы я ни стала, мне уже никогда не быть прежней. Это путь. Вот как кончается мир — шепотом, а не грохотом взрывов.

Объяви себя сама, объяви себя сама, объяви себя сама.

Все сплелось: благодарность, ярость, любовь, отчаяние, надежда и ненависть. Новорожденный лист не зелен — золотист. Все зеленое зыбко. Не пытайся спорить; все зеленое зыбко.

Т.Элиот. Роберт Фрост. Буковски. Я узнал некоторые строки, написанные на стене. Но Лена изменила слова Роберта Фроста, что было не похоже на нее. «Все золотое зыбко» — вот как говорилось в стихотворении. Она написала «зеленое». Возможно, теперь это казалось ей правильным.

Я спустился в столовую, где тетя Дель и бабушка шептались о приготовлениях к похоронам. Такие же тихие голоса и разговоры были, когда умерла моя мама. Ужасные воспоминания. Сколько слез и горя, сколько суеты всех этих теть и бабушек, которые планировали мероприятия, звонили родственникам, говорили каждому, что делать и чего не делать, пока мне самому не захотелось в гроб. Хотя были и другие возможности — посадить лимонное дерево, пожарить помидоры или поставить памятник на могиле.

— Где Лена? — громко спросил я.

Тетя Дель испуганно подпрыгнула на стуле. Бабушка даже глазом не моргнула. Эту женщину ничто не могло напугать.

— Разве она не у себя?

Тетя Дель засуетилась. Бабушка спокойно налила себе еще одну чашку чая.

— Итан, я думаю, ты знаешь, где она.

Я уже знал.

Лена лежала на крыше склепа — там, где мы нашли Мэкона. На ней была все та же испачканная одежда с прошлой ночи. Она смотрела на серое утреннее небо, и по ее щекам текли слезы. Я не знал, куда они дели тело Равенвуда. Но на ее месте я тоже пришел бы сюда. Чтобы находиться рядом с ним — пусть даже и без него. Лена не повернулась ко мне, хотя тут же почувствовала мое присутствие.

— Я наговорила ему столько гадких слов… Мне никогда не вернуть их назад. Наверное, он не знал, как сильно я любила его.

Я лег рядом с ней на грязные каменные плиты. Мое тело ныло от боли. Я посмотрел на ее спутанные черные локоны и мокрые щеки. Слезы оставляли дорожки на ее лице, но она не вытирала их. Я тоже не вытирал.

— Он умер из-за меня.

Она не мигая смотрела на облачное небо. Мне хотелось поднять ей настроение, но я понимал, что не найду для этого слов. Поэтому я молча расцеловал все пальцы на ее руке. Затем, прикоснувшись губами к металлу, я с удивлением посмотрел на золотой плетеный венок, который раньше носила на цепочке моя мама. Лена надела кольцо на палец. Я приподнял ее руку.

— Мне было страшно потерять его. Прошлой ночью я случайно порвала цепочку.

Над нами проносились темные облака. Конечно, это было не последнее ненастье в нашей жизни. Я потянулся к ней, и она охотно перебралась в мои объятия.

— Мне кажется, что я уже никогда не смогу любить тебя больше, чем сейчас. И никогда не смогу любить тебя меньше, чем в это мгновение.

Судя по серому небу, мы находились в тихом пространстве между двумя циклонами — между той бурей, которая навсегда изменила наши жизни, и новой, приближавшейся к нам.

— Это обещание?

Я сжал ее руку.

«Ты не уйдешь от меня?»

«Никогда».

Наши пальцы сплелись, она повернула голову, и я, взглянув в глаза Лены, заметил, что один ее глаз был зеленым, а другой — красновато-коричневым. Почти золотистого цвета.

В полдень я отправился домой. Дорога показалась мне вдвое длиннее. По синему небу тянулись золотые и темно-серые полосы. Давление нарастало. Через пару часов должна была грянуть буря. Я чувствовал печаль и горе Лены. Я знал, что буря будет сильной. И она, обрушившись на Гэтлин, затмила собой все предыдущие ненастья. В сравнении с ней ураган выглядел весенним дождиком.

Тетя Дель предложила подвезти меня домой, но я отказался. Мне хотелось пройтись. Все мои кости ныли и болели. Тем не менее я пошел пешком, надеясь прочистить голову от мрачных мыслей. Сунув руку в карман, я почувствовал знакомый комок. Медальон, завернутый в платок. Нам с Леной нужно было зарыть его в могилу другого Итана Уота. Так попросила Женевьева. Возможно, это принесет ему покой. Мы многим были обязаны этой паре.

Прошагав по хрустящему гравию, я снова оказался на развилке дороги. До встречи с Леной поворот к Равенвуду меня пугал. В ту пору я понятия не имел, какими бывают настоящий страх и безоглядная любовь. Невероятно!

Я шел мимо полей по трассе номер девять и вспоминал ту первую поездку под проливным дождем. Боже мой! Я запросто мог потерять отца и никогда не встретить Лену. Она изменила всю мою жизнь. Как описать это чувство? Когда я открывал глаза и видел ее перед собой, меня переполняло счастье. Какими мы были счастливыми… пока не умер Мэкон. Я подумал о Мэконе, о его аккуратно обернутых книгах, об идеально выглаженных рубашках и великолепном самообладании. Я знал, как Лене будет трудно без него. Мне тоже хотелось услышать его голос — хотя бы еще один раз. Я помнил, как после гибели мамы мне не хватало заботы и любви. Теперь я постараюсь дать все это Лене. В принципе, получив недавно сообщение от мамы, я не верил, что Мэкон ушел в другой мир. Вполне вероятно, он был где-то рядом и с улыбкой наблюдал за нами. Он пожертвовал собой, защищая Лену. Правильные поступки никогда не бывают легкими. Никто не знает этого лучше, чем Мэкон.

Я посмотрел на небо. Серые завихрения туч уже врывались в голубое пространство, имевшее тот же оттенок, что и потолок моей спальни. Неужели именно такая голубизна не давала шмелям строить гнезда? Неужели они думали, что это небо? Какое безумие! Вот что значит смотреть и не видеть.

Я вытащил из кармана айпод и обнаружил в списке новую песню. Мои губы растянулись в улыбке. «Семнадцать лун». Я включил ее.

Семнадцать лун, семнадцать лет,

В ее глазах и Тьма, и Свет.

Что вверх возьмет, не угадаешь.

В семнадцать лег ты все узнаешь.

Для первого наброска «Прекрасных созданий» нам понадобилось три месяца. Написание книги оказалось самым легким этапом работы. Правка текста была намного труднее и потребовала помощи многих людей. Вот семейное древо «Прекрасных созданий».