Гейл Форман - Куда она ушла

И прежде чем я понимаю, что делаю, прежде чем успеваю отговорить себя от этого, убедить, что это ужасная затея, я иду к кассе. «Я не хочу видеть ее», — говорю я себе. — «Я и не увижу ее. Я только хочу услышать ее». На кассе висит табличка «Все продано». Я могу объявить, кто я такой или позвонить консьержу в отеле или Олдосу и достать билет, но вместо этого я решил положиться на судьбу. Я представляюсь анонимным, не одевшимся по случаю, молодым человеком и спрашиваю, остались ли еще хоть какие-нибудь места.

- Вообще-то, мы только что пустили в продажу последние билеты. У меня тут есть последний ряд на балконе, сбоку. Не идеальный вид, конечно, но это все что осталось, — говорит девушка, сидящая за кассой.

- Я же туда не смотреть иду, — отвечаю я.

- Я тоже всегда так думаю, — смеется она. — Но людям почему-то важен еще и этот аспект. С вас двадцать-пять долларов.

Я протягиваю кредитку и затем направляюсь в прохладный, темный театр. Я сажусь на свое место и закрываю глаза, вспоминая последний раз, когда я ходил на виолончельный концерт в подобное заведение. Пять лет назад на наше первое свидание. И как тем вечером я чувствую эту волну сумасшедшего предвкушения, хотя знаю, что сегодня, в отличие от того вечера, я ее не поцелую. И не прикоснусь к ней. И даже не увижу вблизи.

Сегодня вечером я буду слушать. И этого будет достаточно.

Миа пришла в сознание через четыре дня, но мы не говорили ей до шестого. Это было неважно, потому что, казалось, она уже знает. Мы сидели вокруг больничной койки в ОИТ, скупой на слова дедушка Мии, наверное, вытащил короткую соломинку, потому что именно его выбрали, чтобы сообщить печальную весть о том, что её родители, Кэт и Дэнни, мгновенно погибли в автокатастрофе, в результате которой сама она оказалась здесь. И что её младший брат, Тедди, скончался в реанимационном отделении местной больницы, куда его и Мию доставили до того, как её перевезли в Портленд. Никто не знал причину аварии. Были ли у Мии какие-то воспоминания об этом?

Миа лежала, моргая и держась за мою руку, вонзившись в неё ногтями так крепко, что казалось, никогда меня не отпустит. Она качала головой и тихо произносила «нет, нет, нет» снова и снова, но без слёз, и я не был уверен, отвечает ли она на дедушкин вопрос или просто отрицает ситуацию в общем. Нет!

Но потом, приняв деловой вид, вмешалась социальная работница. Она рассказала Мие об операциях, которым та подверглась на данный момент, «установление очерёдности операций, на самом деле просто чтобы поддержать твою решимость, ты же прекрасно справляешься», а затем рассказала о хирургических вмешательствах, с которыми Мие, вероятно, предстоит иметь дело в ближайшие месяцы: первая операция — восстановление кости в левой ноге при помощи металлических стержней. Потом, через неделю или около того, следующая операция — заготовка кожи с бедра неповрежденной ноги. Затем ещё одна — пересадка этой кожи на изувеченную ногу. Две эти операции, к сожалению, оставят несколько «неприятных шрамов». Но, по крайней мере, раны на лице, могут исчезнуть без следа после пластической операции через год. «После внеплановых операций, в том случае, если не будет никаких осложнений — инфекций после удаления селезёнки, пневмонии, сложностей с ногами — мы заберём тебя из больницы на реабилитацию, — сказала социальная работница. — Физическую, профессиональную, речевую и любую другую, которая тебе потребуется. Через несколько дней мы оценим, в каком ты состоянии». Я был ошеломлён этим перечнем, но Миа, казалось, неотрывно следила за каждым словом, уделяла больше внимания деталям операций, чем вестям о семье.

Позже тем днём социальная работница отвела остальных в сторону для разговора. Мы — бабушка и дедушка Мии и я — беспокоились о её реакции или, точнее, об отсутствии таковой. Мы ожидали крика, вырывания волос, чего-то бурного, соответствующего ужасу новостей, соответствующего нашему собственному горю. Мрачное безмолвие Мии заставило всех нас подумать об одном и том же: травма мозга.

— Нет, это не травма мозга, — незамедлительно заверила социальная работница. — Мозг — уязвимый инструмент, и мы, возможно, в течение нескольких недель не узнаем, какие конкретные области повреждены, но молодые настолько выносливы, и её невропатолог настроен довольно оптимистично. Регуляция моторики у Мии, в целом, на хорошем уровне. Её речевые способности, кажется, не слишком пострадали. Правая половина тела ослаблена, и у неё нарушено чувство равновесия. Если таков общий масштаб травмы её мозга, то Мие повезло.

Мы все съёжились при этом слове. Повезло. А социальная работница посмотрела на наши лица. «Очень повезло, потому что всё это обратимо. Что же касается реакции, — сказала она, указывая на ОИТ, — это типичный ответ на столь экстремальную психологическую травму. Мозг может справиться со стольким, лишь если обрабатывает информацию понемногу за раз, усваивает её медленно. Миа всё осознает, но ей нужна помощь». Затем она поведала нам о стадиях скорби, нагрузив брошюрами по посттравматическому стрессовому расстройству, и порекомендовала, чтобы психотерапевт из больницы осмотрел Мию. «Возможно, это неплохая идея и для остальных», — заявила она.

Мы оставили её слова без внимания. Бабушка и дедушка Мии не из тех, кто согласится на такую терапию. Что же касается меня, то я беспокоился о реабилитации Мии, а не о своей собственной.

Практически сразу же начался следующий цикл операций, который я считал мучительным. Едва Миа вернулась с грани жизни и смерти, едва ей сообщили, что её семья погибла, как сейчас ей вновь пришлось лечь под нож. Разве они не могли дать девушке передышку? Но социальная работница объяснила, что, чем скорее ногу Мии восстановят, тем скорее она сможет ходить и тем скорее сможет по-настоящему начать выздоравливать. Поэтому её бедренную кость скрепили штифтами и взяли кожу для пересадки. И так скоро, что я и опомниться не успел, её выписали из больницы и отправили в реабилитационный центр, который походил на кондоминиум с ровными тропинками, пересекающими парк, в котором к приезду Мии только начали расцветать весенние цветы.

Она пробыла там меньше недели, полной решимости, ужасающей недели, собрав всю силу духа, когда пришёл конверт.

Джуллиард. Так много было в этом слове для меня прежде. Заранее принятое решение. Предмет гордости. Соперничество. А потом я об этом просто забыл. Думал, мы все забыли. Но вне реабилитационного центра кипела жизнь, и где-то там, на свете, другая Миа — у которой были родители, брат и здоровое тело — по-прежнему продолжала существовать. И в том, другом, мире какие-то эксперты несколько месяцев назад прослушали игру Мии и продолжали рассматривать её заявление, и оно прошло различные формальности, пока не было принято окончательное решение, и это окончательное решение находилось сейчас перед нами. Бабушка Мии слишком разволновалась, чтобы открыть конверт, поэтому дождалась нас дедушкой, прежде чем разрезать его перламутровым ножом для вскрытия конвертов.