Мэгги Стивотер - Жестокие игры

— Мне как-то говорили, что еда кажется вкуснее в воспоминаниях, — говорит Холли. — Но я не представляю, какие воспоминания могли бы улучшить этот вкус.

Финн бесконечно доволен. Как будто он сам испек все это. Но в глазах Холли я вижу легкую горечь; я думаю,что, возможно, этот остров уже начал затягивать его в свои сети, и от этого Холли становится похожим на меня. Тот, кого Тисби решает соблазнить, не может быть плохим человеком.

Холли с улыбкой обращается к Финну:

— А ты не мог бы попросить в лавке еще один пакет, тогда мы бы разделили все это пополам. И если я дам тебе денег, не мог бы ты купить для меня таких же рогаликов, я бы их взял в гостиницу? И для себя возьми пакет, чтобы вторая рука не была пустой.

Когда Финн удаляется, Холли, уже без улыбки, поворачивается ко мне.

— Пак, я здесь уже настолько влез в чужие дела, что обратной дороги нет. Но… многие не хотят, чтобы вы появлялись на песчаном берегу. Может быть, вы этого не знаете.

Я думаю о Пег Грэттон, говорящей мне о том, чтобы я никому не позволяла подтягивать подпруги моей лошадки. Мне уже не хочется липких сладостей.

— Я догадываюсь.

В глазах Джорджа Холли вспыхивает искреннее беспокойство.

— Вы ведь первая? Первая женщина?

Странно слышать, что меня называют женщиной, но я киваю.

— Там, внизу, все это звучит довольно неприятно, — продолжает Холли. — И я не стал бы ничего говорить, если бы не думал, что это кажется опасным.

И как же быстро Джордж Холли стал одним из нас… мне ведь предстоит выступить на бегах против нескольких десятков кабилл-ушти, а он думает, что я должна беспокоиться из-за мужчин!

— Я знаю, что никому нельзя доверять, — говорю я, — Кроме…

Холли всматривается в мое лицо.

— Он вам нравится? Что за удивительное место этот остров, и восхитительный, и подавляющий!

Я сердито смотрю на него, испытывая некоторое облегчение оттого, что больше не краснею… или, может быть, не могу покраснеть сильнее.

— Я не из тех, кто позволяет играть с собой трем сестрицам, у которых на всех — четыре с половиной глаза.

Холли восторженно хохочет.

— Хорошо сказано!

Дав тянется к моему ноябрьскому пирожному, и я отталкиваю ее локтем.

— Энни вообще-то неплохая, — говорю я. — Вы считаете ее хорошенькой?

— Считаю.

— Думаю, она тоже находит вас вполне приятным, — Я искоса поглядываю на него, хитро улыбаясь, — Потому что она ведь не видит дальше чем на расстояние вытянутой руки. Но я бы на вашем месте не стала рассчитывать на то, что она будет печь вам вот такие пирожные. Именно поэтому в пекарне Паллсона так много покупательниц. На Тисби ленивые женщины.

— Такие же ленивые, как вы?

— Вроде того.

— Ну, думаю, это я смог бы пережить.

Он поднимает голову; Финн как раз открывает дверь пекарни, неся два пакета, и вот он уже направляется к нам с сияющим видом. Холли говорит мне:

— Конечно, я всячески желаю вам удачи, мисс Конноли. И надеюсь, вы не станете ждать, пока Шон Кендрик осознает, насколько он одинок.

Мне хочется спросить: «Ждать чего?!», но Финн уже рядом, а это не тот вопрос, который мне хотелось бы задать в присутствии одного из моих братьев.

Поэтому мы просто обмениваемся любезностями, и Холли отправляется своей дорогой, чтобы посмотреть, как идет тренировка на песчаном берегу, а я собираюсь вести Дав на утесы. Финн уже готов вернуться в лавку Дори-Мод, чтобы получить какую-нибудь работу.

— Слыхала, с каким акцентом он говорит? — спрашивает Финн.

— Я не глухой родилась.

— Если бы я был Гэйбом, я бы отправился вместо материка прямиком в Америку.

Это заявление полностью портит мое только-только ставшее хорошим настроение.

— Если бы ты был Гэйбом, я бы тебе так врезала!

На Финна это никак не действует. Он ласково треплет гриву Дав, прежде чем зашагать прочь.

— Эй!.. — Я останавливаю его и забираю из пакета еще два пирожных, — Вот теперь можешь идти.

Финн бодро топает к лавке Дори-Мод, ужасно довольный тем, что в руках у него — еда. Я держу пирожные в одной руке, а другой беру поводья Дав и веду ее в сторону утесов. Я думаю о том, что сказал Джордж Холли насчет еды: она кажется вкуснее в воспоминаниях. Мне это кажется поразительным и странным высказыванием. Значит, у тебя есть не только то мгновение, когда ты пробуешь нечто вкусное, но и достаточно много времени впереди, чтобы этот вкус превратился в воспоминание. Мое будущее не настолько определенно, чтобы я могла позволить себе гадать, каким станет его послевкусие. Но в любом случае прямо сейчас ноябрьское пирожное доставляет мне огромное удовольствие.

Шон

Я уже поджидаю Пак, когда она добирается до верхней дороги на утесах. И я здесь не один; около двух дюжин туристов устроились на камнях, наблюдая за мной и Корром с такого близкого расстояния, на какое у них хватает духа. Пак оглядывает их всех, и взгляд у нее такой яростный, что некоторые удивленно отшатываются. После вчерашнего вечера я не знаю, чего от нее ждать. Я не знаю, как к ней обращаться. Я не знаю, чего она ждет от меня или чего я сам от себя жду.

Пак кивком здоровается со мной и сует мне в ладонь ноябрьское пирожное. Мы молча жуем под пристальными взглядами туристов, а потом вытираем липкие пальцы о траву.

Пак кривит рот, взглянув в сторону зевак.

— Дав такая робкая рядом с водяными лошадьми.

— Ей и следует такой быть.

Пак яростно таращится на меня.

— Но для бегов в этом мало пользы.

Я присматриваюсь к ее мышастой кобылке. Та, конечно, остро ощущает присутствие Корра, но не выглядит слишком уж напуганной.

— Она не обязана их любить, — говорю я. — Хотя некоторая доля уважения прибавит ей скорости. Но только в том случае, если ты сама не боишься, что она испугается.

Я вижу, как Пак переваривает эту мысль, направляя свой ум в нужную сторону. Ее глаза прищуриваются, когда она взглядом изучает Корра, и я гадаю, вспоминает ли она в этот момент нашу скачку над обрывом.

— Себе-то я могу доверять, — говорит наконец Пак.

Она смотрит на меня так, будто задала вопрос, но если это действительно вопрос, то ответить на него может только она сама.

— Готова работать? — спрашиваю я.

И мы работаем.

Корра ничуть не утомил вчерашний галоп, и лошадка Пак тоже свежа и полна энергии на пронизывающем ветру. Мы кружим рядом и порознь, переходим с галопа на рысь и обратно. Я гоню Корра вперед, пока он не отвлекается окончательно, — и тут же Пак внезапно оказывается рядом с нами, и уши ее мышастой кобылы настороженно шевелятся. Мы скачем бок о бок, не ради гонки, а просто ради движения самого по себе.

Я забываю, что это работа, забываю, что до бегов остается всего несколько дней, забываю, что Пак сидит на простом островном пони, а я — на кабилл-ушти. Ветер гудит у меня в ушах, на губах Пак играет легкая улыбка, и мои руки ощущают привычный вес Корра…