Лорен Оливер - Делириум

Но вскоре я поняла, все это неправильно. Если мои родители убежали в Дикую местность — значит, они сочувствующие или сопротивляются порядку. Хорошо, что они умерли. Кроме того, я очень быстро усвоила: мои фантазии о Дикой местности — всего лишь детские выдумки. У заразных нет ничего, они не могут купить или обменять на что-то лоскутное одеяло и красный стульчик, вообще ничего не могут ни купить, ни обменять. Рейчел как-то сказала мне, что они живут там, как дикие звери, — вонючие от грязи, голодные и злые. Она сказала, что поэтому правительство из-за них и не волнуется и даже не признает их существование. Они скоро все перемрут. Все перемрут от голода и холода, или болезнь доведет их до того, что они перегрызут друг другу глотки.

Она сказала, что, насколько известно, это уже произошло, сказала, что в Дикой местности теперь, наверное, ни души, только дикие звери бродят в темном лесу.

В деталях Рейчел, когда говорит, что заразные живут, как дикие звери, может, и права, но в главном — нет. Они живы, они там и они не хотят, чтобы мы о них забывали. Поэтому и устраивают всякие акции. Поэтому и запустили коров в лаборатории.

Я не волнуюсь, пока не дохожу до Ист-Энд-бич. Солнце близится к закату у меня за спиной, вода в океане искрится, воздух как будто дрожит и мерцает. Я подношу ладонь козырьком ко лбу и вижу на берегу Алекса, он похож на тонкий мазок черной краской на фоне всей этой синевы. Мысленно я переношусь в прошедшую ночь, к тому моменту, когда его пальцы легко, как будто они мне снятся, касаются моей талии, а вторая рука держит мою. Рука Алекса сухая и крепкая, как согретый солнцем кусок дерева. Мы действительно танцевали, танцевали, как люди на своей свадьбе, после того как формальная часть уже позади. Только у нас это получалось лучше, свободнее и более естественно, что ли.

Меня радует, что Алекс стоит спиной ко мне и смотрит на океан. Я чувствую себя неловко, пока спускаюсь по расшатанной деревянной лестнице с изъеденными морской солью ступенями. На полпути я останавливаюсь, расшнуровываю и снимаю тенниски и несу их дальше в руке. Спустившись, я иду по теплому песку к Алексу.

От воды в мою сторону идет старик с удочкой. Он бросает на меня подозрительный взгляд, потом оборачивается на Алекса, потом снова смотрит на меня и хмурится. Я открываю рот, чтобы сказать ему, что Алекс исцеленный, но старик только ворчит что-то себе под нос и проходит мимо. Не похоже, что он готов бросить все и бежать доносить на нас регуляторам, и поэтому я не пытаюсь ничего ему объяснять. Вряд ли у нас будут реальные неприятности, если нас поймают, — именно это имел в виду Алекс, когда говорил, что не опасен, — но я не хочу отвечать на бесконечные вопросы, не хочу, чтобы мой идентификационный номер проверяли через Эс-эл и все такое прочее. Кроме того, если регуляторы отреагируют на сигнал о «подозрительном поведении», притащат свои задницы из города на Ист-Энд-бич и обнаружат только какого-то исцеленного, который из жалости болтает с семнадцатилетней ничем не примечательной девчонкой, они определенно разозлятся и наверняка выместят свою злость на ком-нибудь другом.

«Из жалости». Я поскорее выбрасываю эти слова из головы, как, оказывается, трудно даже в мыслях их произнести. Весь день я старательно пыталась не думать, с чего бы это Алекс так вдруг ко мне проникся. Я даже представляла — это было секундное помешательство, — что после моей эвалуации мне выберут его в мужья. От этой мысли мне тоже пришлось избавиться. Алекс уже получил свой список рекомендуемых кандидатур для брака, список получают еще до исцеления, сразу после эвалуации. Он еще не женат, потому что еще не закончил учебу, нет и все. Но после окончания учебы он сразу женится.

Естественно, после этого я стала представлять себе, какую девушку ему подобрали. Я решила, что она, наверное, такая, как Хана, — блондинка с блестящими волосами и с этой способностью даже с простым хвостом выглядеть грациозно, как балерина.

На пляже кроме нас еще четверо: мамаша с ребенком в сотне футов от нас и взрослая пара, прогуливающаяся вдоль берега. Мамаша сидит на складном парусиновом стуле и тупо смотрит на горизонт. Малыш тем временем шлепает ножками по воде. Ему не больше трех лет. Вот он падает и взвизгивает (больно или понравилось?), потом с трудом встает на ноги и идет к матери. Пара, мужчина и женщина, гуляют, не касаясь друг друга. Они, должно быть, женаты. Оба смотрят прямо перед собой, не разговаривают и не улыбаются. Они спокойны, как будто находятся внутри невидимого пузыря, который защитит их от любых неприятностей.

Я приближаюсь к Алексу, он оборачивается, видит меня и улыбается. Солнце белым огнем вспыхивает в его волосах, потом гаснет, и они снова становятся золотисто-каштановыми.

— Привет, — говорит Алекс. — Я рад, что ты пришла.

Мне опять неловко, я чувствую себя глупо с этими жалкими теннисками в руке. Щеки у меня начинают краснеть, поэтому я смотрю вниз, бросаю на песок тенниски и переворачиваю их босой ногой.

— Я же сказала, что приду.

Я морщусь и мысленно чертыхаюсь, потому что вовсе не хотела так резко отвечать. У меня в мозгу как будто специальный фильтр установили, только он, вместо того чтобы очищать, наоборот, засоряет, и все, что я говорю, неправильно и совсем не то, что я думаю.

К счастью, Алекс смеется.

— Я только хотел сказать, что в прошлый раз зря тебя прождал. Присядем?

— Конечно, — соглашаюсь я с облегчением.

Когда мы садимся на песок, я чувствую себя увереннее, так у меня меньше шансов сделать какую-нибудь глупость. Я подтягиваю ноги к груди и упираюсь подбородком в колени. Алекс оставил между нами дистанцию в два или даже три фута.

Некоторое время мы сидим молча. Поначалу я лихорадочно пытаюсь придумать тему для разговора. Каждая минута молчания кажется вечностью, Алекс, наверное, думает, что я разучилась говорить. Но потом он подхватывает из песка ракушку и бросает ее в океан, и я понимаю, что он вполне комфортно себя чувствует. И тогда я тоже расслабляюсь. Я даже рада, что не надо ничего говорить.

Порой мне кажется, что если тихо сидеть и просто наблюдать за происходящим вокруг, то, я готова поклясться, время на мгновение останавливается и вся вселенная тоже замирает. Всего на секунду. И если найти способ жить внутри этой секунды, будешь жить вечно.

— Отлив начался, — говорит Алекс.

Он подбирает еще одну ракушку и зашвыривает ее в океан, ракушка описывает высокую дугу и попадает в волнолом.

— Я знаю.

Океан оставляет после себя разбухшие водоросли, веточки, цепких раков-отшельников и острый запах соли и рыбы. Чайка расхаживает по берегу и на каждом шагу что-то клюет, она как будто прокладывает себе дорогу клювом.