Франсеск Миральес - Retrum. Когда мы были мертвыми

Ближе к полуночи туман стал настолько густым, что мы с трудом видели друг друга, хотя и сидели совсем рядом. С той точки, откуда я наблюдал за Робертом, он воспринимался как какое-то расплывчатое пятно, продолжавшее рассказывать свою историю уже знакомым мне голосом.

— Все то время, что сосед провел в больнице, отцу пришлось заботиться о его собаке. Всякий раз, когда он приносил доберману еду и воду, тот из чувства долга пытался покусать его. Именно в эти дни отец добрался до последней не просмотренной катушки с пленкой. К его удивлению, судя по дате на бобине, этот фильм был снят покойным учителем совсем незадолго до его смерти. На пленке был запечатлен проспект Инсурхентес не то глубокой ночью, не то ранним утром. Должен сказать, что этот проспект — одна из основных транспортных артерий Мехико, которая пересекает весь город и тянется чуть ли не на тридцать километров.

— Так что именно было заснято на этой пленке? — донесся из тумана голос уже почти невидимой Алексии.

— Практически ничего, как и на всех прочих. Хотя эта немного отличалась от остальных. На ней были видны автомобили, движущиеся по проспекту. Машины — да, но водители — ни в коем случае. Снимал покойный учитель, стоя на перекрестке проспекта с одной из улиц, идущих перпендикулярно ему. Так вот, большая часть машин проносилась мимо него без остановки, за исключением одного такси, которое вдруг затормозило прямо перед камерой. Дверь машины открылась, и из нее вышел пассажир — первый человек, которого отец увидел на пленках, снятых его покойным соседом. Впрочем, на сюжет это особенно не повлияло. Дело в том, что фильм кончился как раз в ту самую минуту, когда в кадре появился этот человек.

— Кто же это был? — с беспокойством спросил я.

— Мой отец. — Помолчав несколько секунд, Роберт подытожил свой рассказ: — В тот же вечер папаша на скорую руку побросал все свои вещи в чемодан и сбежал из этого дома куда глаза глядят. Он никогда больше туда не возвращался.

К аренисскому кладбищу мы подошли в час ночи. Небо по-прежнему было ясным, но туман, клубившийся над холмом, придавал окружающему нас пространству несколько потусторонний вид.

Ограда вокруг местного кладбища была гораздо выше, чем в Тейе. Зато эти стены в некоторых местах обвалились, кое-где в них образовались трещины, через которые худощавый человек, наверное, мог пролезть, повернувшись боком.

Первым, извиваясь, как резиновая кукла, в расщелине в стене скрылся Роберт. За ним так же легко и по-своему грациозно исчезли Лорена и Алексия.

Настала моя очередь. Для начала я вставил ногу в пролом в стене и примерился к трещине, которая, по-моему, не превышала в ширину двадцати сантиметров. Я, конечно, никогда не считал себя толстым, но проникновение на огороженную территорию через узкую щель получилось у меня не столь изящным, как у моих бледнолицых товарищей. Мне пришлось буквально протаскивать самого себя, упираясь локтями и коленями, в итоге я просто вывалился из пролома в стене по другую сторону ограды.

Чует мое сердце, не миновать бы мне как минимум пары синяков или ссадин, если бы у самой земли меня не подхватили чьи-то руки.

Я сам не понял, как так получилось, но уже стоял на ногах и при этом обнимал Алексию, весело разглядывающую меня. Мое сердце бешено заколотилось, когда я осознал, что чувствую, как упирается в меня ее грудь, как мое обоняние ловит исходящий от нее восхитительный аромат.

— Ладно, пошли уж, успеете еще насмотреться друг на друга, — Голос Лорены вернул нас к реальности, причем мне показалось, что подруге Алексии эта сцена явно пришлась не по душе.

Мы молча шли по кладбищу, которое, как я понял, было гораздо больше, чем место упокоения усопших в Тейе, к тому же оно разительно не походило на него по стилю. В отличие от довольно скромных колумбариев на кладбище нашего городка, здесь, в Аренисе, по всей видимости, было принято хоронить покойников торжественно и напоминать о них потомкам в монументальной форме. Может быть, именно это скульптурное и архитектурное великолепие и вдохновило известного каталонского поэта на стихи, которые так хорошо запомнились даже моему отцу. Чего здесь только не было: от огромных мраморных ангелов, оплакивавших покойников, до весьма внушительных по габаритам мрачных склепов-павильонов в стиле модернизма.

Во всей этой роскоши неожиданно выделялась могила самого Сальвадора Эсприу. Меня потрясла нагота обычной гладкой каменной плиты, лишенной каких бы то ни было украшений. Я мысленно предположил, что поэт, воспевший Синеру, по всей видимости, не испытывал особых восторгов по поводу пышного увековечивания памяти об умерших.

Мы присели на ступеньках одной из самых пышных гробниц в этой части кладбища. На более чем внушительном постаменте была установлена скульптура, изображавшая печальную девушку в натуральную величину. Неизгладимое впечатление на меня произвели длинные вьющиеся мраморные волосы, отлично удавшиеся мастеру.

— Знаешь, кто автор этой скульптуры? — спросила меня Алексия, погладив грустную девушку по каменной щеке. — Жозеп Лимона. В эпоху модернизма он был не просто известен, а по-настоящему знаменит.

— Сейчас ты разглядишь ее получше, — сообщил мне Роберт, словно желая подтвердить правоту слов Алексии.

Он порылся в своем рюкзаке, вытащил из него несколько толстых восковых свечей, зажег их и расставил по периметру могилы. Движение ночного воздуха заставляло язычки пламени колыхаться, но не гасило их. В этом пляшущем освещении пространство вокруг нас выглядело уже совсем нереальным и призрачным.

Пляска ночного огня эффектно отражалась в глазах и на выбеленных лицах моих спутников.

— Что ж, учитывая, что испытание на ночном кладбище он выдержал достойно и изъявил желание быть одним из нас, я, пожалуй, вручила бы ему наш волшебный бальзам, — с самым серьезным видом произнесла Лорена.

Роберт без лишней пафосности в движениях вытащил из рюкзака какую-то склянку и протянул ее мне. Присмотревшись, я увидел, что мне вручают какой-то старинный стеклянный флакончик в стиле барокко. Его серебряная крышка была зеленовато-серой от времени. В общем, выглядела эта посудина как вещь весьма почтенного возраста. Мне оставалось надеяться только на то, что косметическое снадобье, содержащееся во флакончике, было приготовлено значительно позднее, чем сам эффектный сосуд.

Пока я все это продумывал, долговязый парень сунул пузырек мне в руки, проникся торжественностью момента и важно объявил: