Дж. Уорд - Мой любовник

Джон выключил свет в ванной комнате. Затем в спальне.

И уселся с бутылкой «Джека» на своей кровати.

Несмотря на всю его усталость, он не собирался ложиться. Существовала обратная связь между его энергетическим уровнем и расстоянием между слухом и восприятием. Даже если его глаза закрывались, и через секунду голова падала на подушку, то сразу же начинали вращаться мысли, от которых он, в конечном итоге, просыпался и смотрел в потолок, считая часы.

Проглотив остатки в стакане, Джон уперся локтями в колени. Через несколько минут его голова начала клониться в сторону, а веки тяжелеть. Накренившись, Джон позволил себе повалиться, но не был уверен, в каком направлении это произойдет: на подушки или ватное одеяло.

На подушки.

Подняв ноги на кровать, Джон натянул одеяло до бедер, и наступило мгновение, когда он провалился в долгожданное блаженное беспамятство. «Может, этой ночью цикл будет разрушен. Может, это сладкое освобождение засосет его в черную дыру, на которую он так надеялся. Может, он…»

Его глаза распахнулись, уставившись в кромешную темноту.

Нет. Джон был на грани нервного истощения, но не мог, ни заснуть…, ни находиться в бодрствовании. Потирая лицо, Джон понял всю противоречивость положения вещей, равносильную познавательному эквиваленту шмелей, способных летать. Физики придерживались того, что это невозможно, и все же это было так.

Перекатившись на спину, Джон скрестил руки на груди и зевнул так, что хрустнула челюсть. Потянувшись, он включил свет. Темнота усиливала головокружение, а свет жалил глаза, пока они не начинали слезиться. Обычно, он поочередно, то включал, то выключал свет.

Из коридора со статуями послышалось, как Зейдист и Бэлла с Наллой направляются в свою комнату. Пока пара обсуждала ужин, Налла агукала, как делали все маленькие детки, будучи сытыми и окруженными родительской заботой.

Следующим по коридору прошел Блэй. Помимо Ви, он был единственным, кому было позволено курить в доме. Поэтому Джон знал, что это он. Куин находился рядом. Должен был быть. Ведь в противном случае, Блэй не курил бы вне своей комнаты.

Это была расплата за ту администраторшу из тату-салона. «И кто станет за это винить Блэя?»

Последовала долгая тишина, а затем, наконец, топот пары ботинок.

Тор отправился в кровать.

Кто это, можно было определить по более тихому звуку. Шаги были медленными и относительно легкими для Брата. Тор работал над тем, чтобы вернуть себе былую форму, но еще не был готов выйти на поле боя, что было необходимо. Ему нужно было набрать пятьдесят фунтов мышечной массы, прежде чем ввязаться в какое-нибудь дело и встретиться лицом к лицу с врагом.

Мимо больше никто не пройдет. Лэсситер, а-ля золотистая тень Тора, не спал, поэтому обычно ангел оставался внизу в бильярдной и смотрел телевизор. Что-то вроде тестов на установление отцовства на Маури и «Народный Суд» с судьей Милианом, а также марафон «Отчаянных домохозяек».

Тишина… тишина… тишина.

Когда его начал раздражать звук собственного сердцебиения, Джон протянул руку, включил свет и откинулся на подушки, опустив руки. Он не разделял увлечение Лэсситера телевизором, но это было лучше, чем тишина. Пошарив среди пустых бутылок, Джон нашел пульт дистанционного управления и нажал кнопку «питание». Последовала пауза, словно эта штуковина забыла свое предназначение, но затем появилось изображение.

Линда Гамильтон, с ее натренированным телом, несется по коридору. В дальнем конце коридора раскрываются двери лифта…, и показываются коротко стриженный темноволосый мальчуган и Арнольд Шварценеггер[18].

Джон нажал на кнопку «питание» и изображение исчезло.

В последний раз он смотрел этот фильм с Тором… когда Брат забрал его из унылого, жалкого существования и показал Джону, кем он является на самом деле… перед тем, как их жизнь затрещала по швам.

В мире людей, когда Джон еще находился в приюте, он всегда знал, что был другим… и в тот вечер Брат ответил ему на вопрос «почему?». Мелькнувшие клыки все объяснили.

Тогда, естественно, не было причин тревожиться о том, что ты знаешь, кем или чем являешься, ведь ты всегда это знал. И Тор сидел рядом с ним, смотрел телевизор, отдыхал, даже тогда, когда ему приходилось это чередовать с уличными сражениями и ухаживанием за своей беременной шеллан.

Это было самым лучшим, что кто-либо и когда-либо для него делал.

Вернувшись в реальность, Джон положил пульт на край столика и повернулся, опрокинув одну из бутылок. Когда из нее полились остатки бурбона, он протянул руку и схватил свою футболку, чтобы вытереть беспорядок. Что собственно было бесполезно, так как остальная часть комнаты превратилась в свалку из Биг Мака, картошки фри и диетической колы.

Но все же, он сделал это.

Джон вытер со стола, поднимая одну бутылку за другой, а затем немного выдвинул ящик…

Бросив футболку на пол, он протянул руку и достал древний дневник в кожаном переплете.

Эта вещица пробыла у него уже шесть месяцев, но Джон так и не открывал ее.

Это была единственная вещь, доставшаяся ему от отца.

Так как ему нечего было делать и некуда спешить, он перевернул страницу. Они были сделаны из пергамента и пахли стариной, но чернила по-прежнему оставались разборчивыми.

Джон подумал о тех записках, которых в «У Сэла» писал для Треза и Айэма и задался вопросом, похож ли его почерк на почерк отца. Так как записи в дневнике были сделаны на древнем языке, то не было способа это проверить.

Сосредоточив взгляд своих уставших глаз на странице, он начал изучать символы, как штрихи чернил выводили их форму. Исправлений и зачеркиваний не было, и хотя страницы не были разлинованы, его отец создавал ровные, аккуратные строчки. Джон представлял, как Дариус склонялся над страницами и писал при свете свечи, погружая гусиное перо…

Его прошила странная дрожь, заставив задуматься, не болен ли он…, но тошнота мгновенно прошла, когда Джон увидел образ.

Огромный каменный дом, мало отличающийся от того, в котором они сейчас жили. Комната, обставленная изысканными вещами. Торопливая запись на страницах дневника была сделана за столом перед грандиозным балом.

Теплый и мягкий свет свечи.

Джон тряхнул головой и продолжил листать. Иногда, переворачивая страницы он, не только рассматривал линии символов, но и начинал вчитаться в них…

Цвет чернил сменился с черного на бурый, когда его отец описывал свою первую ночь в военном лагере. Как он замерз тогда. Каким был напуганным. Как сильно скучал по дому.

Каким одиноким себя чувствовал.

Джон сопереживал мужчине, оказавшемуся в том месте, где не было разделения между отцом и сыном. Несмотря на огромный промежуток лет и расстояние в целый континент, он словно ощущал себя в шкуре своего отца.