Елена Хотулева - Сумерки памяти

— Танго?

— Да, танго. Этот танец там очень моден и во всех городских кафе и ресторанах его танцуют по вечерам. Мы сильно выделяемся среди людей, потому что мы оба очень высокого роста… Я вижу, как мы танцуем…

— В этом есть что-то особенное?

— Да, мы танцуем широкими шагами. Мы очень красивая пара и все на нас обращают внимание…

— А дальше? Ты видишь что-нибудь еще?

— Нет, — сказала я расстроено, — я только могу рассмотреть интерьер нашей квартиры, и еще немного то, как выглядит мой сын спустя довольно-таки много лет. Видимо, мы все-таки прожили в этой стране вплоть до нашего теперешнего перевоплощения.

Я немного задумалась, а потом продолжила:

— Представляешь, значит, когда мой сын там умер, то мне здесь нужно было срочно забеременеть, чтобы его родить. Это даже трудно себе представить. В какой-нибудь Аргентине или Колумбии умирает шестидесятилетний выходец из Европы, чтобы родиться у своей же матери на другом конце света. Как это все-таки странно… Ведь я могу подсчитать и сколько нам с тобой было лет, когда мы умерли. Это так просто. Ты старше меня, значит скорее всего должен был умереть раньше…

— Это совершенно не обязательно, там вовсе нет такого закона. Между смертями и рождениями могут проходить и десятки лет, так что подгонять эти даты бесполезно.

— Но все равно, я не могла прожить дольше, чем год моего рождения, а так как ты меня старше, то и твоя смерть должна была этому соответствовать.

Он встал с кресла и пересел ко мне на диван.

— Знаешь, — сказал он после минутного раздумья, — уже очень поздно. Нам снова придется прервать этот разговор. Но это даже к лучшему, потому что у тебя будет возможность осмыслить то, что ты увидела. Встретимся завтра или послезавтра и продолжим наши обсуждения. Ты согласна?

— Да, — кивнула я, — только прежде чем я уйду, я хотела бы понять, почему ты все-таки спас меня. Ведь это был с твоей стороны своего рода подвиг — вызволить из лагеря незнакомую женщину с ребенком, рискуя при этом не только своей карьерой, но может быть даже свободой. Как ты себе это представляешь?

Он откинулся на спинку дивана и молча задумался.

— Мне кажется, — сказала я, продолжая развивать свою мысль, — что здесь произошел некий психологический момент…

— Какой?

— Ну, понимаешь, каждая женщина в глубине души мечтает о рыцаре на коне, который ее спасет, а каждый мужчина хочет встретить женщину, которая нуждается в его спасении…

— И именно поэтому он забывает о своих партийных обязательствах, не думает о том, чем он рискует и решает ее освободить. А, кроме того, не забывай, что сделав это, он привязывает ее и ее сына к себе на долгое время, так как и в этой стране и в другой они не могут существовать без его поддержки. Вот это-то уж действительно надумано.

— А как ты тогда объяснишь свой поступок?

— Как? — усмехнулся он. — Ты! Именно ты задаешь мне этот вопрос? Ведь ты же видела, что практически во всех жизнях, где мы пересекались, я тебя любил. Почему же здесь ты даже не допускаешь этой мысли?

— Потому что так не бывает!

— А как по-твоему бывает? Люди знакомятся, начинают встречаться, узнают друг друга, влюбляются и женятся? Да?

— Да.

— А много ты знаешь таких пар? Подумай, прежде чем ответить. Много ли ты знаешь людей, которые действительно в течении многих лет страстно и пылко любят своих жен или мужей? Много?

— Нет. Кажется никого.

— Так как же ты можешь судить о том, чего не только не испытала сама, но чего даже никогда не видела со стороны.

— Значит, ты думаешь, что это была любовь? — спросила я, взяв его за руку.

— Я просто верю тому, что вижу и что ощущаю.

— А здесь ты тоже меня так любишь?

— Нет, я люблю тебя сильнее.

Я зашла в комнату и, подойдя к нему, села на подлокотник его кресла.

— Почему входная дверь была не заперта? — спросила я, кладя на стол папку с бумагами.

— Потому что я чувствовал, что ты скоро придешь, и заранее ее открыл, — сказал он, потушив сигарету. — А что это за бумаги? Ты снова что-то написала?

— Да, ты угадал, я работала над этим несколько дней, и очень хочу узнать твое мнение.

— Я с удовольствием это прочитаю, а о чем этот рассказ и почему ты решила его написать?

— Понимаешь, я все время думала о том, что же все-таки это был за лес, в котором меня убивали, и о том человеке, который это сделал… И я никак не могла понять, почему меня так волнует вся эта история. Иногда мне казалось, что она часть моего прошлого, иногда виделось, что это только придуманные образы, прототипы которых взяты из реальной жизни. Я совсем запуталась, и вдруг вспомнила, как ты сказал мне, что если в следующий раз меня снова будут волновать неизъяснимые мысли, то я должна не раздумывая над ними слишком долго, просто брать ручку и садиться сочинять. И я решила последовать твоему совету. Правда в итоге у меня получилась некая смесь того, что я выдумала и того, что я увидела «по ту сторону», но я думаю, что во всем этом ты сможешь разобраться лучше меня.

— Попытаюсь, — улыбнулся он и, взяв со стола мою папку, углубился в чтение.

А я вышла на балкон и, снова погрузившись в мир созданных мною образов, стала рассеяно смотреть на прохожих.

СНИЛОСЬ МНЕ…

Было бы неправдой сказать, что все эти годы он совсем не вспоминал о ней, как было бы неправдой и то, что он думал о ней постоянно. Скажем так: однажды она просто стала частью его жизни. И, растворившись в повседневных делах и сиюминутных заботах, она стала незримо присутствовать с ним рядом. Порой он мог месяцами не вспоминать и не думать о том, что их так крепко связывало и одновременно навсегда разделило, а иногда неделями ходил, как в бреду, пытаясь припомнить каждый ее жест и вздох.

Да, она была частью его существа. Но почему именно сейчас, сидя в летнем кафе черноморского санатория, куда он приехал отдохнуть, надеясь бархатным сезоном растопить заледенелость многолетней усталости, он так внезапно вспомнил об Анне? Что-то подтолкнуло его к этому. Он даже не понял что именно, но чувствовал какую-то ноющую тоску.

Неловкая девочка в белом платье пробежала мимо, чуть не споткнувшись о ножку его стула.

— Мама! Можно я поставлю эту пластинку еще раз? — звонко прокричала она и, схватив патефонную ручку, стала пытаться завести пружину.

Уже не очень теплый вечерний ветер разбрасывал ее тонкие детские волосы, которые она поправляла, резко откидывая голову назад. Патефонная пружина сопротивлялась, не поддаваясь этой внезапно родившейся самостоятельности, отчего весь столик с нагроможденными на нем пластинками ходил ходуном.

«Только бы она ничего не уронила», — недовольно подумал он, и вдруг, неожиданно понял источник своих воспоминаний. Танго. Только что играло танго, под которое они когда-то танцевали. Он и Анна. В совсем другой, довоенной жизни.