Шарлотта Физерстоун - Похоть

Честити проскользнула в двери, оглянувшись напоследок через плечо и убедившись в том, что никто не смотрит на нее, да и ее уход вряд ли будет замечен. Это была лишь передышка от танцев, короткая, но такая желанная для нее.

Честити быстро пролетела сквозь створчатые двери и поспешила выйти на окутанный тьмой балкон. Слева от балюстрады находился самшитовый лабиринт, затененный высокими грозными дубами и ивами. Внутри лабиринта стояла скамейка, где Честити могла присесть и дать отдых ногам, нывшим от усталости в ее изящных бальных туфлях. Она знала, что не должна оставаться здесь одна, в темноте, но голова все еще оставалась затуманенной, и искушение отдохнуть в уединении было слишком велико. Экзотический вязкий аромат по-прежнему окутывал Честити, но разум стал проясняться, когда свежий ночной воздух принялся одувать ее, наслаждающуюся тишиной и покоем.

Какое необычное ощущение овладело ею! Никогда еще Честити не испытывала ничего подобного. Это разгорячило ее тело как ничто прежде, даже пьянящее шампанское не оказывало на нее такого воздействия. Томительный жар и чувство апатии по-прежнему, казалось, окутывали Честити, давая ей возможность ощутить причудливый вкус того, на что, наверное, и должен был походить стойкий эффект сладострастия. Несмотря на тот факт, что она никогда раньше не испытывала плотского желания, Честити знала: она чувствовала необъяснимое эротическое возбуждение, висевшее в воздухе. Непорочная или нет, но уж простоватой дурочкой Честити явно не была!

Несколько раз глубоко вздохнув, чтобы успокоиться, она подняла взгляд в небо, наблюдая за тем, как полоска серебристого лунного света появилась из-за черного облака. Сегодня — канун Белтейна, напомнила себе Честити. Ночь Великой Охоты, соединения бога и богини. Разумеется, в такой вечер не могло обойтись без чувственной, плотской составляющей. Все так и предвкушали наступление полуночи, когда должен был вступить в свои права Белтейн, и с нетерпением ждали традиционных для весны и Майского праздника легкомысленных, распутных развлечений.

Там, дома, в Гластонбери, Великая Охота наверняка только началась, и большой костер на деревенской лужайке ярко горел, вспыхивая до небес. Мужчины гонялись за юными девушками в лесной глуши, и под этой же полоской лунного света они исполняли весенние ритуалы.

Великая Охота и праздничные гулянья Белтейна уходили своими корнями в языческие верования и древние кельтские обряды. Благодаря тайне, которую хранила скалистая вершина холма, и его внушительному облику, в деревне было совсем нетрудно ощущать нечто языческое большую часть года. Но вечерами, подобными этому, все жители отбрасывали приличия и христианскую мораль ради участия в торжествах роста, сексуальности и плодородия — тех самых трех качеств, что с давних пор символизируют весну.

Гластонбери, который на протяжении веков был известен как Земля Летних Людей, находился в центре празднования Белтейна. С детских лет отец Честити, который вырос в местной маленькой деревне, отмечал эту ночь каждый год. Каждый год, кроме этого.

По каким-то непонятным причинам отец, никогда не возражавший против того, чтобы сопровождать дочерей на деревенский праздник в канун Белтейна, вдруг начал вести себя так, словно местные жители и их гулянья были преданы анафеме. В этом году, заверив Честити и ее сестер, что они уже достаточно взрослые, чтобы наблюдать за Великой Охотой, сразу после того, как девочки позволили себе проникнуться приятным волнением в ожидании торжества, он в последний момент запретил им там появляться.

— Вы не пойдете на столь чувственное, полное жажды наслаждений зрелище. Это архаично, — бурчал отец, ожидая, пока они в спешке втискивались в городской экипаж.

После того как карета, покачиваясь, двинулась вниз по дороге, отец категорически отказался продолжать обсуждение этой темы, сказав дочерям лишь то, что те и так уже знали: они направляются в Лондон, на бал своего брата, после чего отправятся в городской дом Леннокса на Гросвенор-сквер, где проведут по меньшей мере две недели.

Все это выглядело очень, очень странным, особенно учитывая то, что отец всегда прикладывал максимум усилий, чтобы держать дочерей на почтительном удалении от столицы.

— В Лондоне одни только распутники и вороватые охотники за приданым, — всегда твердил отец.

Так почему же сейчас он изменил мнение? Казалось, что всю жизнь четырех сестер отец ограждал их от того, чтобы оказаться испорченными видами и звуками — даже запахами — Лондона, и все для чего? Чтобы однажды утром резко поменять свое отношение и чуть ли не силой отправить их в город.

Что-то было не так. Честити чувствовала. И это что-то имело прямое отношение к ее отцу и его сбивающему с толку поведению. Погрузившись в раздумья, она невольно поймала себя на том, что не может найти объяснение происходящему. Возможно, рассуждала Честити, глубоко вздыхая, ей никак не удается понять поведение отца потому, что разум все еще затуманен устойчивым ароматом чего-то… чего-то, окутавшего весь танцевальный зал.

Бросив взгляд на столь манящий тишиной лабиринт, Честити скользнула вниз по лестнице, легко, еле слышно шурша по камням шелковыми юбками с кринолином. Там, в этом лабиринте, она мечтала обрести уединение и покой, чтобы поразмыслить над приводящими в замешательство событиями дня.

Спускаясь с лестницы, Честити вела рукой в перчатке по каменным перилам, любуясь искрящимся лучом луны, отблески которого падали на гладкую поверхность тесаного кварца. Отраженный в камне, лунный луч становился менее ярким и все больше напоминал тонкую полоску радужной пелены. Этот своеобразный туман излучал столь ослепительное сверкание, что Честити наблюдала за ним, позабыв обо всем на свете, завороженная красотой необычного явления. А переливающийся всеми цветами радуги туман, казалось, танцевал вдоль перил, словно был живым.

«Какая глупость!» — пристыдила саму себя Честити. Это было лишь отражение лунного света в кварце, ничего больше. «А как же сладостный аромат? — нашептывало ей сознание. — Как ты объяснишь это?»

Она вернулась с новой силой, эта пьянящая, экзотическая смесь запахов, которая напомнила Честити о дальних странах — Островах пряностей, как называют Молуккские острова, или, быть может, Индии. Аромат был тяжелым, пробуждающим незнакомые доселе чувства, почти одурманивающим, и все же он заставлял ее чувствовать себя легкой как перышко. Честити казалось, словно это она сама парила в воздухе, а не частицы тумана, которые мерцали на лунном свете.

«Цео Ши, — вдруг донесся до Честити чей-то шепот. — Волшебный Туман».