Кий Джонсон - Женщина-лиса

— Кролик ушел, — говорю я. Мальчик поворачивает голову в мою сторону, но не перестает ковырять палкой. — Он спрятался в норе, глубоко под землей. Ты не сможешь достать его оттуда, сын. «Такова жизнь», — хочу сказать я, но вместо этого только кладу руку ему на плечо, чтобы развернуть лицом к себе.

— Куда он ушел?

— Не знаю, — честно признаюсь я. На мгновение он выглядит разочарованным, но потом теряет интерес к кролику и отходит от камня, выдалбливая палочкой ямки на дорожке. Он уже на пути к новому открытию, к новому чуду.

Мы мало времени проводим вместе. Да и зачем больше? Для игры у него есть няньки. Моя ответственность по отношению к сыну сводится к тому, чтобы зачать его, признать своим ребенком и убедиться, что он выберет себе достойную жену. А в промежуток времени между этими событиями я должен его кормить и обучать. Когда он достигнет определенного возраста, я подарю ему его первую пару хакама -штанов. Для меня никогда не было тяжелой обязанностью быть отцом.

Обязанность? Это не должно быть обязанностью. Отцовство должно быть восторгом. Я же предпочитаю не проводить с сыном много времени, потому что мне очень больно смотреть на него и понимать, что однажды он потеряет то, ради чего стоит жить, и станет таким же грустным и потерянным, как и его отец.

Темнеет. Я стою на своей веранде и смотрю на тусклый золотой огонек за ширмами в комнате моей жены. На улице тихо, ветра нет. Я слышу женские голоса. О чем они говорят?

Какая-то женщина читает тонким приятным голосом историю про приведений из какой-то старой моногатари, векового собрания сказок.

— Она слишком вежлива, — слышу я голос Онаги, резко перебивающий женщину, читающую сказку. — Она должна была…

Они сейчас говорят и смеются. Но они говорят целыми днями, лишь бы занять время. И как им удается найти тему для разговора? Моя жена пишет остроумные (когда это уместно) стихи и, несмотря на это, любит читать сказки, все до одной написанные женщинами. Хотя, должен признать, что женская литература не уступает в яркости мужской, более того, иногда женское воображение может нарисовать такие картины, о которых мужчина даже не подозревает.

А моя жена? Иногда я завидую ее шумной женской компании. Но сейчас, когда я не слышу ее голоса среди их голосов, я думаю, может, она так же одинока, как и я?

Стихотворение, которым он пригласил меня к себе, было написано изящными иероглифами на пыльной розовой бумаге и прикреплено к вишневой веточке с цветами. В стихотворении говорилось:

Две беседки соединены с домом длинными крытыми переходами, которые, петляя, идут через внутренний сад. Беседка для наблюдения за закатом находится на востоке имения. Там, между горами, расселина, по которой протекает ручей. Хотя сейчас уже весна, вид из беседки все еще очень хорош.

Беседка у озера немного меньше восточной и (пока мы не заменим панели) открыта. Она построена так, что вода течет с южной стороны и, журча, омывает деревянные подпорки. Декоративная каменная лампа стоит незажженной на возвышении посреди озера. Интересно, что будут делать мои слуги, если я прикажу им ее зажечь? Пойдут вброд и зажгут ее — в этом нет сомнений.

Сейчас почти вечер. Я мог бы пойти в дом, но, даже проведя целый день на улице, не готов сделать это. Там все еще скребут и чистят. Когда это закончится, когда не будет жуткого запаха, я вернусь. Надеюсь, моя паутина останется. Я попросил Шикуджо (это значит, что и ее служанок тоже) навестить меня сегодня в моих комнатах, чтобы вместе понаблюдать за восхождением луны. Конечно, это всего лишь предлог. Возможно, я надеюсь на то, что мы снова займемся сексом, чтобы не было так одиноко и пусто. А может, для собственного злобного наслаждения я хочу поспорить с ней из-за паутины. Я надеюсь, одна из этих причин доставит мне хоть какое-то удовольствие.

Из дома донесся громкий мужской крик. Зазвучали голоса на повышенных тонах. Наверное, это глупо — сидеть и ждать, пока они не придут за мной. Я вытираю платком лицо, встаю и начинаю смеяться. С любым происшествием в доме, если только это не смертоубийство, должен справляться Хито.

Но я все равно иду в дом.

Мои слуги столпились вокруг крестьянина, маленького помятого человечка, на котором из одежды лишь грязная набедренная повязка. Он часто и тяжело дышит и хватается за сердце.

— Что здесь происходит? — спрашиваю я громко, стараясь перекричать болтовню слуг.

— Мой господин! — Хито так напутан, что мне становится смешно. — Мы побеспокоили вас? Я прошу прощения, что ваше вечернее уединение было прервано вот этим болваном. — Он дает слуге пинка, тот отпрыгивает. — Он…

Я протираю глаза.

— Что же он нашел? Где?

— Маки должен был залезть под ваши комнаты, чтобы удостовериться, что там нет ничего… м-м-м… что могло бы вас потревожить или явиться причиной неприятного запаха в ваших комнатах. И он нашел что-то… м-м-м… что-то, напоминающее пустую нору.

— Она не была пустой, мой господин, — перебил крестьянин и затем спокойно поклонился мне и Хито. — Извините мне мою смелость, господин, но это лисья нора, я точно знаю. — Он пристально посмотрел на Хито. — И там была лиса.

— Ерунда! — сказал мой главный слуга. — Наверное, какой-нибудь мелкий грызун…

— Откуда ты знаешь? — спрашиваю я.

— Я лазил туда, вниз. Там глубоко и темно, но у меня была маленькая лампа и я увидел там отпечатки лисьих лап. Повсюду. Я пошел по этим следам и увидел нору. Она была большая, намного больше, чем у мышей или земляных белок. Что бы некоторые ни говорили, я видел, как на меня из норы смотрели блестящие глаза, а потом исчезли. Это было ужасно, как…

— Его воображение, — закончил за него Хито. — Может, это было всего лишь отражение огня в камне. Мой господин, уверяю вас, там ничего не было.

Однако его голос звучал так, будто он близок к панике. Почему? Неужели он думал, будто я побью его из-за того, что какое-то животное вырыло себе нору под моим домом?

Не просто какое-то животное, вдруг понял я. Лисы всегда приносят неудачу крестьянам.

— Дай мне лампу, — говорю я.

— Мой господин! — Хито тупо смотрел на меня, не моргая.

Я ласково ему улыбнулся.

— Хито, пожалуйста, подвяжи мне рукава.

— Как вам будет угодно. — Он тяжело сглотнул и неохотно перевязал мне рукава у запястий черной шелковой лентой, которую достал из каких-то тайников в своих платьях.

— Мой господин! — донесся женский голос из тени занавешенной веранды. Шикуджо уже пришла в мои комнаты. Но, конечно же, это не ее голос: она никогда не станет говорить в присутствии простолюдинов.