Кий Джонсон - Женщина-лиса

— Перестань! Ты все это выдумываешь! — Я хотела закрыть глаза и уши руками, хотела кричать, пока не закончится весь этот кошмар.

— Выдумываю, — медленно проговорил Брат. — А разве мы всегда не выдумываем что-то? Мы все?

— Нет! Это неправильно!

— Потому что это не твоя реальность, Сестра? — Брат рассмеялся. — Моя хотя бы не исчезнет.

— Это все нереально, разве ты не понимаешь? Здесь ничего нет.

— Нереально? Я видел, как ты училась писать стихи для него, как ты меняла свое тело ради него. Это было реально?

— Мне пришлось сделать это. Я любила! Это было частью магии. Это было условием для того, чтобы быть человеком.

— Любовь, магия и человечность. Это не одно и то же. Я могу сказать, в чем разница. А ты?

— Прекрати! — закричала я. — Оставь меня в покое! Ты сумасшедший!

— Мне очень жаль, что ты не видишь всего этого, — мягко сказал он.

Я повернулась и убежала.

Женщина сидит и слушает, как священник монотонно читает сутры. Она старается быть внимательной. Потому что это путь к спокойствию и спасению, но тем не менее она никак не может сосредоточиться.

Люди все время начинают новую жизнь, прощаясь со старой. Я помню, как леди Цукиномоно оставила дворец, чтобы стать монахиней. И это несмотря на то, что принц умолял ее не делать этого. Многие женщины дали бы себя уговорить, но леди Цукиномоно была не из их числа.

Я увидела ее несколько месяцев спустя. Я ехала в храм в Нара, чтобы посвятить сутру матери моего мужа (она недавно умерла, став под конец жизни злой и раздражительной). Мне немного наскучили пения, поэтому, сославшись на головную боль, я вместе со своими служанками оставила помещение. Когда мы возвращались, мы остановились у домика, в котором жили монахини. Несколько женщин шли по дворику. Многие были лысыми, но у некоторых были волосы длиною по плечи — женщины знатного происхождения не могут сбривать волосы — даже для посвящения. Наши волосы — это наша гордость. Я не сразу узнала ее, но это была она — Цукиномоно. Раньше у нее были густые волосы, ниспадающие до пола. Сейчас они были по плечи, как у какой-то крестьянки.

Остальные женщины, ушедшие в монастырь, которых я знала, обычно сохраняли что-то из своей прошлой жизни: они продолжали заниматься карьерой своих сыновей при дворе, или оставляли при себе нескольких слуг, или носили парчовые платья под серо-зеленым монашеским одеянием.

Но Цукиномоно! Она стояла на коленях вместе с другими монахинями, склонив голову так, что ее стриженые волосы падали ей на лицо. Если бы она раньше не обладала такой изысканной красотой (эти продолговатые глаза и то, что она, несмотря на все обычаи, никогда не брила свои брови и не рисовала другие, повыше), я бы легко могла представить ее обычной монахиней. Она шептала и перебирала нефритовые четки между пальцами.

Когда она освободилась, я отправила Онагу спросить у нее, не согласится ли она уделить мне несколько минут своего времени. Она пришла довольно охотно, но немного нахмуренная, как будто ее заставили сделать что-то неприятное. Мы немного поговорили.

Она на самом деле все оставила. Она пришла сюда не для того, чтобы просто уйти (как говорили там, при дворе). Она пришла к Будде в надежде на просветление. Она пожертвовала всем ради мечты. И теперь мечта моей принцессы уже исполнилась, если, конечно, она еще не превратилась в дым.

Мой муж тоже оставил все ради своей мечты. Хотя я не думаю, что его мечта сбылась.

Даже если он поправится, даже если больше не окунется с головой в свое сумасшествие, что я имею? Мужчину, который спал с лисами, мужчину, который бросил свою семью ради удобной мечты?

Это происходило и раньше. Они всегда уходили. Не в норы к лисам, конечно, — это слишком необычно. Думаю, что могу утешать себя хотя бы этим. Мужчины оставляли свои семьи, чтобы завести новую семью, или уходили в монастыри. Или просто не могли усидеть на одном месте. Некоторые просто идут по жизни, словно во сне. Это одержимость, только наоборот: никто не овладевал их телами, никто не управлял ими — даже дух, которому принадлежало это тело. Просто его мысли далеки от жены, от наложниц и друзей, далеки от чего-либо реального и прочного.

До того как убежать жить к лисам (а именно это сделал мой муж), он был беспокойным и несчастным. Пусть я не осознавала этого, но его уже не было рядом со мной. Его невозможно было сделать счастливым и спокойным — настолько он сросся с этими чувствами. Кая-но Йошифуджи оставался со мной какое-то время. Но думала ли я, что он будет и дальше рядом со мной? Да, наверное.

Итак, что же это было? Он преследовал свою мечту или просто убегал от реальности? Я думаю, что даже он не знает ответа на этот вопрос.

Однажды я набралась смелости достаточно, чтобы посмотреть жизни в лицо без колебаний. Когда мой отец сказал мне, что я должна выйти замуж за Кая-но Йошифуджи, я отвернулась. «Может быть», — сказала я тогда, зная, какое это было возмутительное заявление. Но я увидела его и полюбила. Или думала, что полюбила, — так было до того момента, как он научил меня смеяться. Но даже тогда я совсем не знала его.

Я делала то, что мне позволено было делать: я выглядывала из-за ширмы и приглашала его к себе. Он видел мои платья, чувствовал запах моих духов, видел мои волосы, струящиеся черной рекой до пола. Осмелюсь ли я признаться: когда я узнала, что муж пропал, я думала о том, чтобы обрезать их? Монахиня обрезает волосы, чтобы показать — она уходит из мира. Могу ли я сделать то же самое, сказав, что я принадлежу не этому миру, но самой себе? Если бы я сделала это, заметил бы ты тогда меня, а не мои волосы и платья?

Нет, муж бы никогда не понял этого. Когда я капризничала, он не замечал этого, он был слишком поглощен своим собственным несчастьем, чтобы заметить хоть что-то дальше своего носа.

Мне было бы не жаль обрезать свои волосы. Я расчесываюсь и не чувствую боли, когда они выпадают.

Оставить этот мир и стать монахиней была мечта моей принцессы. Я же должна найти свою собственную мечту.

Я перечитываю свои записи. В столице это список бесконечных визитов, лошадиных бегов, петушиных боев и россыпь напыщенных фраз. После того как мы приехали в деревню, то, что я писал, кажется мне искусственным, написанным словно напоказ. Я вспоминаю те десять лет (или три месяца?), что провел с моей второй женой. Что я тогда на самом деле чувствовал?

Единственное, что я нашел, это старое стихотворение:

Я знаю, что мне нравился мой ухоженный сад, но я тосковал по беспорядку. И поэтому я ушел — променял одно на другое, даже не задумываясь, почему одно мне казалось более привлекательным, чем другое. Может, оно мне казалось привлекательным только потому, что не принадлежало мне?