Линдси Пайпер - Заклятие короля

Живя среди людей, она научилась улыбаться, смеяться и плакать без оглядки. Она научилась выражать то, что чув­ствует. Здесь это было опасной слабостью, которую нужно как можно быстрее забыть. Иначе каждая задумка и намере­ние будут кричать о себе с ее лица.

Новые потери. Теперь я не могу даже смеяться и плакать.

— Не сомневаюсь, ты найдешь другие способы держать меня в узде.

— Звучит как приглашение.

Едва заметная улыбка была первым намеком на человека, которого Одри увидела под его броней. Она и сама скрыла улыбку. Женщины обладали преимуществами, которыми компенсировалась очевидная уязвимость. С рассвета времен они пленяли самых больших и сильных самцов. Искали без­опасности среди альф. Среди людей, которые прикрыли цивилизованностью древние инстинкты, ее бы смутила такая мысль.

Лето был альфой, необходимым ей, чтобы выжить. Чтобы вернуть сына. Чтобы заставить Астеров заплатить.

Охрана вернула их в камеру Одри и закрыла их обоих снаружи.

Лето прислонился к влажной стене и скрестил руки на гру­ди. Скульптурные мускулы стали рельефнее. Все, что он де­лал, было связано с Клетками. Быть лучшим. Спасти свою семью. Но его мозг был неисправимо промыт Астерами. Он был частью системы, которую она собиралась спалить дотла. Их цели совпадали только в матчах, где им обоим нуж­но было выжить.

— Ты собираешься рассказать мне, что там произошло?

Он приподнял брови.

— С Хелликсом? Ты же была там.

— Нет, в Клетке.

Твердые мужественные черты его лица приняли выраже­ние... замешательства? Недоверия?

— Ты действительно не помнишь?

— Я чертовски хорошо помню, как ты забивал меня ногами.

Одри осмелилась подойти к нему, на что не решилась бы пару часов назад. Энергия бурлила в ее крови, как ядовитый токсин, но она не чувствовала себя отравленной. Просто дру­гой. Ярче сияющей, хоть это слово и не имело смысла. Люди не были сияющими. Такие слова просто использовались в ре­кламе косметики и описании невест в подвенечных платьях.

И все же. Она не могла отрицать — что-то в ней измени­лось. К добру или к худу, выяснится потом.

С расстояния вытянутой руки она коснулась его обожжен­ных доспехов — там, где пепел кожи остался на оплавившем­ся металле. Его грудь оставалась скрытой, но металл и остат­ки подкладки торчали наружу. Чемпиона кто-то превзошел.

Она бы предпочла видеть его целым и защищенным. Силь­ным. Полезным.

Более активным.

— Но я не помню этого, — сказала она. — Что нанесло по­добный ущерб?

— Ты и нанесла.

— Не может быть. Я же говорила тебе, мои силы никогда не проявлялись.

— Не заставляй меня повторяться, неофит. Ты пробила дыру в лаборатории доктора Астера. Именно так о тебе узнал Старик, именно поэтому ты сейчас здесь.

Отблески воспоминаний пробивались наружу. Огонь. Мол­ния. Боль и ярость, сплавившиеся в энергию, которую она не могла контролировать. Она хотела возразить, но слишком за­путалась, чтобы сразу же опровергнуть глупые слова Лето.

Так убежал Рид.

Как же она забыла? Она подняла такой хаос, что он смог выскользнуть на свободу. В ее предыдущих воспоминаниях он просто... исчез.

Истина осталась прежней. Ее надежды не стали сильнее с тех пор, как она выпустила вспышку силы, о которой тут же забыла.

Но теперь у нее появилась новая правда. У нее был дар от Дракона.

Одри подсчитала свои недостатки. Благой Дракон, она столько лет не жила среди своего народа. И теперь вспоми­нала родство, глубокие корни, одинаковые инстинкты. Осоз­нание собственной силы должно было быть радостным. Вме­сто этого ее раздирало что-то похожее на тошноту. В грудь изнутри вцепился густой тянущий страх. Она осела на влаж­ный пол и прислонилась к покрытой водорослями стене. Не­видяще глядя перед собой, она сражалась за право вспом­нить с той же силой, с которой раньше пыталась заставить себя забыть.

— Завтра мы начинаем заново, — сказал Лето. — А сей­час спи.

Звук запирающейся решетки откликнулся эхом в пустой пещере. Одри его почти не услышала. Она сжимала пальца­ми виски. Что-то было там, внутри, пряталось в ее сознании — что-то темное и жуткое, готовое вырваться на свободу.

— Это письмо стало главной подвижкой в нашем деле с кар­телями за последние десять лет, — сказал Малнефоли, Бла­городный Гива. — Ты отказываешься это признавать.

Мудрость Сат подалась вперед в своем кресле.

— Следи за тоном.

Он резко взглянул на женщину, которая, казалось, не име­ла возраста.

— Что ты сказала?

Она оперлась ладонями на столешницу, выточенную из де­рева, древнего, как сама память. Оно, как и все прочее в Твер­дыне Чазма, хранилось и оберегалось — действующий мемо­риал созданию, которое когда-то вдохнуло в них жизнь. Даже их мантии, сшитые из черной тяжелой ткани с оторочкой цветов каждого клана, насчитывали уже не одну сотню лет. Копии копий копий таких мантий носил первый Совет Пя­ти кланов, когда Сат, Тигони, Пендрей, Гарнис и Индранан сомкнули ряды своих войск и заключили перемирие, кото­рое тысячелетиями хранило мощь Королей Дракона.

Только Сат была известна подлинная история их народа. Они хранили секреты, которые не следовало хранить, и вла­дели силами, которые им не принадлежали.

— Ты слышал меня, Малнефоли, — Мудрость Сат сузила глаза. — Ты ничего не добьешься, пытаясь силой заставить нас подчиняться.

Во имя гармонии и, что куда более важно, чтобы сдержать свой взрывной нрав, Малнефоли не бросил ей вызов за откры­тое оскорбление. Только его семья все еще называла его по имени. Для всех остальных он был Благородным Гивой — единственным членом Совета, кому дозволена мантия цвета бесконечной тьмы. Без кланового цвета. Вступая в должность, сенаторы отказывались от кланового родства, чтобы подчерк­нуть беспристрастность суждений. Из каждого клана выбиралось двое. Старших женщин именовали Мудростью, за их прозорливость и материнское терпение, а молодых порывистых мужчин — Юностью, за боевой дух и стремление к борьбе.

Сдерживающие и уравновешивающие силы, с Гивой в ка­честве главной оси.

Мудрость Сат была главным и самым опасным его оппо­нентом. Она была Вором.

Нет.

Она была Сат. И то, что она бросила ему вызов в самом на­чале одного из двух ежегодных собраний, было плохим зна­ком. Но Гиве не пристало опускаться до употребления имен, а с тем, что он планировал, собрание грозило перейти в сплош­ную свару.

За стенами их убежища, скрытого высоко в горах Тибета, бесновался шторм, который, казалось, стремился пробудить самого Дракона от его вечного сна. Снег вился за выплавлен­ными в глубинных огнях Чазма стенами из стекла. Неразру­шимого. Мерцающего золотом. Лишь неведомые особенности этого стекла отделяли их от ярости гималайской метели.