Ольга Матвеева - Ночные разговоры с ангелом

Бабушка говорила, что дедушка умер молодым от какой-то неизлечимой болезни, когда ее сын был совсем маленьким. С тех пор она была одна. Она больше не выходила замуж. Не была замечена в каких бы то ни было отношениях с мужчинами, кроме дружеских и деловых. Бабушка Серафима была врачом-педиатром. Где бы она ни жила, ее квартира неизменно осаждалась соседками, которые просили посмотреть их детишек. Она делала уколы, советовала лекарства и просто утешала. Ссужала друзьям последние деньги в долг, зная наверняка, что их никогда не вернут. Она всегда умела сказать нужное слово или промолчать вовремя. Ее считали ангелом. Ее любили. Она и была ангелом, шестирукой Серафимой, которая успевала помочь всем, кроме себя. Отец иногда говорил Фиме про бабушку: «Вот пример достойной жизни, вот пример для подражания, учись, Фима!». Умерла она достаточно рано, когда было ей немного за шестьдесят, а Фима была еще подростком. Могла бы еще жить да жить. Умерла от неизлечимой болезни, как и дедушка. Врачи потом сказали, что ее можно было бы спасти, если бы вовремя обратилась. Она, наверняка, и сама все знала, да не захотела спасаться. Иногда она говорила, что очень устала. Спешила она на небеса к своим шестикрылым собратьям. После похорон отец задумчиво и обреченно посмотрел на Фиму и тихо сказал: «Зря я назвал тебя ее именем. Непростое это имя. Не досталась бы тебе ее судьба». Фима ничего не поняла, сердечко кольнуло смутной тревогой. Она долго не могла смириться со смертью бабушки. Это была первая смерть в ее жизни. И долго Фиме еще казалось, что придет она из школы, и квартира встретит ее запахом борща и домашних печений, что из кухни выйдет бабушка в переднике, вытирая руки полотенцем, и скажет строго: «Переодевайся, мой руки и марш обедать». Но теперь Фима приходила в пустую квартиру, отпирала дверь своим ключом. Здесь витали разные запахи: и маминых духов, и отцовского одеколона, и подвявших роз, и пыли, и книг, да мало ли чего еще, только не было больше запахов борщей и домашних печений и не было тихого, уютного запаха бабушки. Он жил только в старом бабушкином платке и халате, которые родители не стали выбрасывать — на память. Фиме казалось странным, что человек давно истлел в земле, а вещи покойника все еще хранят его запах. Ей казалось несправедливым, что вещи живут дольше людей. Она мечтала изобрести эликсир вечной жизни. Не изобрела. А теперь вот хотела умереть раньше положенного ей срока. Добровольно. Скорее самовольно. Этот бунт должен был стать первым серьезным бунтом в ее жизни. И последним.

В ту последнюю субботу Фима проснулась поздно. Сладко потянулась, лежа в постели, встала, раздвинула шторы — шел снег. Зыбкое белое покрывало припорошило землю, и мир уже не казался таким уж безрадостным. Фима выпила кофе, который раньше никогда не пила, потому что мама всегда говорила, что кофе вреден для здоровья, а также для цвета лица и зубов. Кофе был вкусный, ароматный. Фима съела две пышных булочки с маком и помадкой, купленных вчера вечером. Они были восхитительны. Булочки Фима не ела уже лет пять, потому что мама как-то сказала, что она начала поправляться и пора бы уже прекратить все эти высоко калорийные излишества, потому что фигура может необратимо испортиться. Утро было прекрасным. Умирать не хотелось. И все же Фима около четырех часов дня решительно намазала лицо кремом — мама часто любила повторять, что выйти на улицу без крема на лице все равно, что выйти босиком на мороз, накинула свою нарядную норковую шубку, подаренную папой, и отправилась в магазин делать необходимые приготовления. Она купила вяленой воблы. Ей всегда хотелось ее попробовать, но мама говорила, что есть соленое, в целом, вредно, а воблу, в частности, как-то по-плебейски. Мама говорила, что вобла — дешевое удовольствие пролетариата. Еще Фима купила бутылочку пива. Пива она тоже ни разу не пробовала. Папа говорил, что с бутылочки пива в хорошей компании и начинается алкоголизм. А в жизни Фимы не было ни хороших компаний, ни пива, значит, алкоголизм ей не грозил. Еще Фима купила сырокопченой колбасы, семечки, маринованные огурчики, сок в пачке и гамбургер — все это было в списке запрещенных продуктов. Поколебавшись, положила в корзину пачку сигарет — должна же она и это попробовать. И, конечно же, приобрела бутылку коньяка. Потом в одной аптеке она купила три упаковки снотворного и еще две в другой — чтобы не вызвать подозрений. Потом она купила два букета кал. Не удержалась и прихватила еще огромный букет белых хризантем — цветов поздней осени. Дома Фима поставила цветы в жизнерадостные вазы из муранского стекла. Постелила на стол льняную кружевную скатерть, которую мама привезла из Гента и подарила со словами, что в приличном доме для гостей нужно прилично сервировать стол. Гостей в Фимином доме не было. И сегодня был дебютный выход парадной бельгийской скатерти, ведь в гости должна была заглянуть смерть. На стол Фима поставила тарелки из белого английского фарфора, в пене хрупкой золотой каймы. Тоже подарок мамы на совершеннолетие. Выложила серебряные приборы — подарок папы на один из дней рождения. Таблетки она положила в изящную розетку. Фима красиво разложила запретные продукты на английском фарфоре. Коньяк перелила в причудливый хрустальный графинчик. Фима не знала, куда перелить пиво — подходящей емкости у нее не было, поэтому она просто поставила бутылку на стол. Не было у нее и стаканов для пива, поэтому Фима решила выпить его совсем уж бунтарски — из горла. Проблемы возникли с воблой — Фима не умела ее чистить. Но все же ей это удалось. Потом Фима долго не могла отмыть руки. Ей не хотелось умирать с руками, пахнущими рыбой. Но потом она решила, что это совершенно не важно. Фима долго и тщательно наносила макияж, делала прическу. Надела свое фантастическое красное платье. Снова залюбовалась своим отражением в зеркале и снова представила себя кружащейся в вальсе с важным господином во фраке и привычно спросила неизвестно кого: «Ну почему я одна? Почему?». И снова не получила ответа. Фима зажгла небольшую хрустальную люстру над столом, погасила остальное освещение и в поблескивающем золотом и серебром полумраке позвонила единственному человеку в этом городе, который относился к ней с определенной долей симпатии. Это была страшненькая и вечно несчастная Леночка. Что-то вроде подруги. Она звонила Фиме раза два в неделю и выплакивала ей свои неприятности. Леночка, кажется, даже не замечала, что Фима красавица, идеальная женщина с большой квартирой и большой машиной. Леночка, кажется, не замечала Фимину великолепную внешнюю оболочку, а глядела куда-то внутрь и видела там одинокую, смятенную, испуганную душу. Еще более несчастную, чем ее собственная. Так вот Леночкин номер и набрала Фима, и таинственно сказала, что если не позвонит через два дня, пусть Леночка к ней заглянет и на всякий случай прихватит запасные ключи от Фиминой квартиры, которые хранились у Леночки.

Читать дальше