Ева Фёллер - Волшебная гондола

Очень долго...

Почему, собственно? Раньше я знала. Но головная боль становилась сильнее, гораздо сильнее, чтобы я могла думать. Было ли у меня сотрясение мозга? Можно ли от этого умереть?

Дома я бы сейчас же обратилась в отделение неотложной помощи, к Иззи и

Мередит. А они проводили бы меня к Дереку Шерфельду, так как тот отвечал за черепно-мозговые травмы и был неврологом.

«МРТ и большую гемограмму», — слышала я сонорный голос доктора МакДреми.

Сейчас он бы сделал мне обезболивающий укол. Тогда моя голова снова бы прояснилась, и я могла бы написать третье сообщение.

Но лучше, вероятно, я должна сначала немного отдохнуть.

«Утром», — подумала я снова. — «Утром будет еще один день.»

Когда я проснулась, на меня светило солнце. Это были только несколько слабых лучей, которые прокладывали свой путь через небольшие дырки в обивке окна или неплотных досках крыши, но их хватало, чтобы погрузить комнату в рассеянный, пыльный свет.

Голова страшно гудела, когда я села. Шишка увеличилась до размера среднего томата, и не нужно было даже смотреть, и чувствовалась то же похоже, можно было предвидеть, что она ужасно болела.

Мучаясь, я поднялась из кровати и пошла в уборную. Манны Фаустины там не было, что было мне на руку, потому что я не была расположена к разговорам. На обратном пути наверх я взяла кусок хлеба и кружку с водой. Я посчитала, что та колоссальная цена, которую я заплатила за письменные принадлежности, должна была окупить это.

После того как поела и попила, я раскатала пергамент на сундуке Себастиано и макнула перо в чернила.

Где-то во время рассвета я проснулась в ужасе от неясного кошмара, и прежде чем снова задремать, я внезапно вспомнила, что я хотела написать в третьем сообщении.

Как и в каждом письме, сверху нужно было поставить дату.

Венеция, 1499 год.

Затем пришла очередь письма, которое я действительно должна была написать, но, прежде всего, надо привыкнуть к кляксам и скрипу пера. Я начала рисовать завитки в верхней части листа, предусмотрительно без плана и без цели, которым придавала, наконец, вид букв всяческими дополнениями. Между тем я нарисовала звездочки, затем новые завитки. Особенно стараясь не концентрироваться на всем этом.

Наконец, я перешла, собственно, к посланию, в написании которого я очень плохо продвигалась, после чего злилась, и мне снова и снова приходилось начинать сначала. Наконец, я прочитала, что я нарисовала и написала.

П*и*ет

Сначала самое важное: меня зовут Анна. Я трижды пыталась написать свое полное имя и дату рождения, но не получалось.

В любом случае, я не могу много писать. На одно предложение у меня практически ушел час, но ничего не осталось. Это, конечно, из-за того, что я была слишком небрежна. Я должна быть осторожна при использовании цифр и слов, так как при несоответствии они не записываются. Или же изменяются, пока не приобретают совершенно иной смысл.

Да, и, конечно же, бумага. Мой почерк выглядит на ней странно чужим. Это очень усложняет написание. Мне пришлось взять пергамент, так как он хранится дольше, однако, в конце концов, из-за клякс прочитать сложно. Чернила воняют весенней гнилью. И я даже не хочу упоминать тот звук, который издается при написании. Я не могу поверить, что люди на этом пишут целые книги!

Времени мало! Мое укрытие небезопасно, и меня могут поймать в любой момент.

Смогу ли я вернуться обратно, остается под вопросом.

Как только закончу это письмо, я хочу спрятать его и буду молиться, дабы его нашли. Человек с дальнего севера. Возможно, это звучит глупо, но, к сожалению, это неизбежно. Не могу выразить это точнее. Я заверну письмо в полиэтилен и буду надеяться, что оно не покроется плесенью.

Я слышу шаги и должна остановиться.

Позже, возможно, получится больше.

Венеция, 1499 год и 2009 год.

Я отложила перо в сторону и метнулась к лестнице, где остановилась и напряжённо прислушалась. Возможно, внизу перед домом я слышала монну

Фаустину, и именно она была сейчас перед дверью. Может, кто-то другой. Когда я писала до этого, что моё тайное место небезопасно, я не преувеличивала. Прошлой ночью начались ошибки: я не следила за возможными преследователями. Поэтому сейчас не могла точно сказать, выследил ли меня Альвизе.

Я смогла облегчённо вздохнуть, когда услышала, как монна Фаустина бормотала что-то себе под нос.

— Очень хороший человек предлагает людям кров и пищу, и какую благодарность он за это получает! Столько работы и почти никакого заработка! Целый день мести и вытирать, варить и убираться, стирать и закупаться, - её ворчание стало тише, будто она зашла в кладовую, чтобы распаковать там покупки. Интересно, может, она захватила свежий хлеб? Мой желудок дал о себе знать, но я подавила его порыв. Вместо того чтобы купить ломоть хлеба у монны Фаустины втридорога, я могла с таким же успехом достать себе что-нибудь на местном базарчике.

Недолго думая, я вновь присела перед ящиком, который служил мне письменным столом, и погрузилась в письмо. До этого момента я ещё не написала того, что хотела. Самое время – после жалобной части перейти к фактам.

"Если это письмо найдут, его надо незамедлительно доставить хранителю находок в университете."

Я остановилась и посмотрела на предложение радостно и удивленно от того, что я просто так смогла его написать. То, что у меня получилось вставить слово хранитель, казалось мне особенно радостным. Только я задавалась вопросом, будет ли оно полезным, так как я не могла выразиться точнее. Внезапно я заметила в следующем предложении, что, когда я хотела написать слово "Тревисан", когда я пыталась вывести его имя, буквы исчезали, а на бумаге оставалась клякса. Я могла написать свое собственное имя, вероятно, только потому, что это было классическое имя во все времена.

Наконец, я попыталась использовать транскрибирование, что сработало гораздо лучше.

"Посыльный в тюрьме. Аристократа заманили обманом. Злодей похитил француженку. Я же у скупердяйки и боюсь за жизнь друзей. Возвращайтесь назад и спасите их!"

Затем я попыталась пару раз написать свое полное имя, но даже заглавная буква моей фамилии не хотела оставаться на бумаге. Разочарованно я попробовала нарисовать смайлик рядом с именем, но тоже бесполезно. Наконец, я воздержалась от подписи. Пока я еще раз просматривала готовое письмо, то размышляла, полная сомнений, о том, имеют ли вообще смысл мои действия. Вздохнув, я, наконец, сложила его. Я должна была довести дело до конца.