Евдокия Филиппова - Посох Богов

Да я и сама тогда ничего не могла объяснить толком.

В тот день, когда я всё узнала про этих двоих, Сэм сказал мне, не вынимая жвачку изо рта:

— I am sorry, baby…

… и стряхнул длинную чёлку с красивого надменного лица движением головы, сводящим с ума добрую половину старшеклассниц нашей школы.

— Мне очень жаль, Зои, — любезно перевела моя подруга.

— No problem, Стейси — ответила я и не стала переводить на русский всё, что хотела сказать этой короткой фразой.

Вот тогда-то я и решила уехать. Сбежать! Ведь если бы я осталась, мне пришлось бы пригласить их на свой день рождения. Моя лучшая подруга и мой бывший парень! Вот уж этого мне совсем не хотелось.

Это я знала твёрдо.

— Буду медитировать, заниматься йогой, — пожала я плечами и улыбнулась маме.

Это было не слишком убедительно, и мама сказала, пряча улыбку:

— Не валяй дурака. Йог…

В общем-то, она была не против. Ведь я всё-таки поступила в университет и сняла с неё груз переживаний за моё будущее, по крайней мере, на ближайшие лет пять.

Она, конечно, ещё попыталась меня уговорить:

— Ну, подожди хотя бы несколько дней, вернётся папа и отвезёт тебя на машине.

Неделю назад папа уехал со съёмочной группой в Ригу, и если бы не экзамены, я уехала бы с ним, потому что никогда не бывала в Риге. Но за последние несколько дней мои намерения изменились, и теперь мой путь лежал в другую сторону.

— Папа вернётся со дня на день, оставайся… — уже не рассчитывая меня переубедить, но, всё ещё надеясь на дочернее послушание, продолжала уговаривать мама.

Но ведь я — это наполовину она. Я решила: еду. Сегодня же. И буду жить там целый месяц, а, может быть, и всю жизнь. И пусть все думают обо мне, что хотят!

Так со мной бывало порой. Что-то внутри меня подсказывало действовать именно так, а не иначе, и словно «по наитию» я принимала решение. Возможно, со стороны все эти «наития» выглядели странно, ведь порой обстоятельства диктовали одно, а это «что-то внутри меня» говорило совсем другое. Но я никогда не пыталась делать что-то вопреки велению внутреннего голоса.

Нет-нет, слава Богу, голосов я не слышала, просто появлялась уверенность сделать что-то именно так, а не иначе.

Но в это утро я почему-то дрожала как былинка в поле, стоя на краю платформы, словно на краю земли.

Если человеку самому кажется, что он странен, что же думать о нём другим!

Впрочем, я называла все эти мои странности «сильно развитой интуицией».

Мама называла их «блажью».

Тем летом, выдавшимся на редкость жарким и по погоде, и по накалу страстей, я знала лишь то, что должна уехать. Это было словно… зов.

Поразмыслив, я решила, что это зов предков. Ведь из этого старинного городка, разделённого на две части водами великой русской реки, были родом все мои предки по материнской линии.

Итак, согласно моим планам — или «по натию» — прохладным августовским утром в конце моего семнадцатого лета я отправлялась в маленький провинциальный городок на Волге.

Электричка дёрнулась и, медленно набирая скорость, повезла меня в направлении, указанном моей «интуицией».

Раздираемая противоречивыми чувствами уверенности в том, что я делаю именно то, что нужно, и привычным желанием подчиниться чьей-то более сильной воле, я махала маме рукой до тех пор, пока её маленькая одинокая фигурка не исчезла за суставчатым боком электрички, тяжело перевалившейся на соседние пути.

Я осталась в вагоне наедине со своим «внутренним голосом», в самом начале пути, в который отправилась, последовав своему «зову».

Когда за окнами промелькнули сюрреалистические вокзальные постройки, городские окраины и начался пригород, я достала из сумки книгу. Приключения Баудолино на некоторое время увлекли меня, но вскоре глаза стали двигаться вдоль строчек автоматически, так что, дойдя до конца страницы, я понимала, что ничего не прочла. Тогда я снова возвращалась к началу, пытаясь вникнуть в то, что написано.

Прошло около часа, как Москва осталась позади, а чтение мне так и не давалось.

Тогда, прислонившись виском к оконной раме, я стала рассеянно смотреть на бегущие навстречу столбы, домики стрелочников, стога сена, лесные поляны. Я смотрела на частокол высоких елей, плотно жмущихся одна к другой, и деревья казались мне тёмной стеной, за которой пребывала некая таинственная сила. Там, в лесу, немом, но полном скрытых сил и неуловимых звуков, таилось что-то сверхъестественное. Что-то, что одновременно манило меня и пугало.

Чёрный высокоствольный лес неожиданно сменился светлым и ровным полем, а смутная тревога лёгкой грустью. Я вздохнула, и стала разглядывать немногочисленных попутчиков, которые ехали в этот день в том же направлении, что и я. Только, наверное, у них для этого были причины, чего я не могла сказать о себе.

Попутчиков было немного. Немолодая женщина в вязаной кофте, надетой на яркое цветастое платье, смотрела в окно печальными выцветшими глазами, пожилой мужчина в клетчатой рубашке и белой полотняной кепке с интересом читавший газету «Коммерсант», да симпатичный парень, сидевший напротив, через несколько сидений и с улыбкой поглядывавший на меня.

Всё-таки я не выдержала и улыбнулась, почувствовав, что краснею, хотя так старалась казаться невозмутимой. Мои веки предательски дрогнули, и я опустила глаза.

Мне вспомнилась улыбка другого человека, того, что я часто видела в своих девичьих снах. Может быть, это его «зов» я слышала тогда, сама того не понимая? Может быть, его голос звал меня туда, куда я ехала в полупустой пригородной электричке?

Прислушиваясь к монотонному стуку колёс, покачиваясь в волнах своих туманных грёз, незаметно я задремала.

Порой мне снились странные, похожие на виденья, сны. Видеть сны — обычное дело. Странным было только то, что сон мог повторяться многократно с поразительной точностью деталей. Чаще всего это был город с мощёными камнем улицами. Я бродила по этому городу так часто, что знала каждый поворот. Я видела цвета, чувствовала запахи, знала имена, помнила лица. Все, кроме лица одного человека.

Как всегда он шёл мне навстречу в синем развевающемя на ветру плаще. Ближе… Ближе… Вот сейчас я увижу его лицо…

Но меня разбудил голос машиниста:

— Поезд дальше не пойдёт, просьба освободить вагоны.

Я вышла на платформу, и ветер подул мне в лицо хорошо знакомой с детства смесью запаха торфа и пыли. Той смесью запахов, которая витала над поездами и старым деревянным зданием городского железнодорожного вокзала. Я глубоко вдохнула этот запах дальних странствий, волнующих перемен и… влилась в унылую вереницу моих попутчиков.

На остановке, обозначенной старой ржавой трубой с болтающейся на ней пустой металлической рамкой, когда-то бывшей табличкой с расписанием, уже стоял автобус. Всё было так же, как и в те годы, когда я приезжала сюда маленькой веснушчатой девочкой. Сев на потёртое сиденье, я посмотрела в окно, подёрнутое плёнкой пыли. Мне вдруг захотелось написать на нём чьё-то имя. И это имя было не «Сэм».