Карина Демина - Искры гаснущих жил

— Неужели? — Кэри проклинала себя за слабость. Ей нужно ответить.

Едко.

Красиво.

А в голове пустота, и обида, которую Кэри старательно глушит, приказывая себе держаться.

— Скука разрушила куда больше браков, чем измены… — Лэрдис задумчиво провела мизинцем по узору из живого железа. Обручальный браслет ее терялся в кружевной вязи, словно являясь ее продолжением. — Он надоест тебе, а ты — ему… причем ты ему скорее.

— Зачем ты пришла?

Щеки вспыхнули, и это проявление слабости разозлило Кэри. В конце концов, какое право имеет Лэрдис появляться здесь? Говорить подобные вещи? Смотреть так, точно Кэри — существо низшего сорта.

Выродок.

— Услышала, что мой мальчик женился… стало интересно, — Лэрдис поднялась. — И захотелось взглянуть на… королевскую подачку. Не обижайся, но так и есть.

Дышать. Не позволять глухому черному бешенству взять верх. Оно рвется, грозясь выплеснуться волной живого железа, меняющей, уродующей.

…и вот что, значит, испытывал Сверр.

— Все знают, — Лэрдис провела пальцами по щеке Кэри, — что если бы не королевская воля, он никогда бы не женился. Мой мальчик все еще любит меня.

— Или тебе так только кажется.

Ее слова. И Лэрдис вспоминает, она хохочет, ничуть не стесняясь этого слишком громкого, нарочитого какого-то смеха.

— Тебе он нравится. Бедная девочка… мне жаль, — в бледных глазах тонут отблески свечей. — Действительно жаль… ты пока слишком молода, чтобы понять, насколько это глупое бесполезное чувство — любовь.

— Именно, — глухая злость туманила разум, наверное, поэтому Кэри сказала то, чего говорить не следовало бы. — Я молода, но стану старше. И ты тоже… станешь еще старше.

Лэрдис ничего не ответила.

После нее остался недопитый чай и навязчивый аромат лаванды, который привязался к ткани. Платье предало Кэри.

И зеркало тоже.

Она хотела стать красивой? Миленькая, не более того… в ней нет холодной изысканности Лэрдис и, наверное, никогда не будет.

Грязная кровь.

И пустой дом, который не спешит утешить.

— Мой дом, — сказала Кэри, сжимая кулаки. — И мой муж.

А он вернулся поздно, когда многочисленные часы в доме подобрались к двенадцати, и Кэри, заперев обиду, все же сказала:

— Здравствуй.

— Здравствуйте, — отозвался Брокк.

Он принес с собой запах гари и беды, а еще снег на волосах. И Кэри протянула было руку, чтобы снежинки стряхнуть, но Брокк отступил.

— Не надо.

Отвернулся.

— Уже поздно, — он говорил глухо, раздраженно, точно само присутствие Кэри было неприятно ему. — Вам не стоило меня ждать.

— Почему?

Не ответит ведь. Придумает повод промолчать или спрятаться, а Кэри не останется ничего, кроме как смириться. И уйти к себе.

Пустая комната. Кровать и грелка, завернутая в байковую ткань. Простыни согреются, но Кэри все равно будет мерзнуть, гладить в темноте цепочку, слушать шелест медальона, вспомнив, что и этот подарок предназначался вовсе не ей.

— Что я сделала не так?

— Ничего.

Что ж, у него есть право молчать, а Кэри… терпение — главная добродетель женщины. И наверное, ее присутствие и вправду излишне. Она сама — случайность в чужой жизни.

— Постой, — Брокк нагнал в дверях, сжал руку, дернул, разворачивая. — Прости… простите, если я вас обидел.

— Отнюдь.

— Теперь вы мне врете.

— Учусь, — она столько всего о нем знала теперь.

…о том, что он любит блинчики с кленовым сиропом или медом, но с сиропом больше. И пребывая в хорошем настроении, что в общем-то явление нечастое, ест его пальцами, забывая о манерах, правда, ненадолго.

…что газеты начинает читать с последней страницы, на которой печатают гороскопы, хотя утверждает, что звездам не верит.

…что порой, задумавшись, он засыпает, а проснувшись, долго не может понять, где находится.

…что пьет он редко, но предпочтение отдает коньяку, а закусывает его шоколадом, что вовсе не принято.

…что у него идеальный слух и на клавесине он играет почти профессионально…

О да, Кэри столько всего знает о своем муже, но все равно совершенно не понимает его.

— Сложное время, — Брокк отвел взгляд. — Слишком много всего… случилось.

— Неприятного?

— Весьма.

Сжал руку в кулак, и кожа на перчатке натянулась, того и гляди треснут шелковые нити, распадутся швы.

— Мне очень жаль, что я вас огорчил.

Вежливо. И снова равнодушно, а тонкая нить, которая была между ними, натянулась до предела. Еще немного и оборвется, опалив душу ударом.

Уйти, пока не слишком поздно, оставив себе крохи надежды?

Или все-таки… призраком витает запах лаванды.

— Я… не огорчилась.

— Ложь, — он пытался улыбнуться.

— Ложь, — легко согласилась Кэри. — Во благо.

— А разве такая бывает?

— Не знаю. Я… наверное, и вправду плохо воспитана, но… что случилось? — она позволила себе дотянуться до его руки. — Если мне позволено будет знать…

Нет.

Он верит, но не доверяет.

— Дитар стало хуже?

Шаг назад. Не то еще улыбка, не то уже оскал.

— Откуда ты…

— Рассказали и… я подумала, что могу с ней встретиться.

— И как?

— Она очень милая и… мы разговаривали.

— О чем?

Брокк напряжен. И кажется, зол. Возможно не следовало бы говорить, но ведь он все равно узнает, не от Кэри, так от мисс Оливер… и получится, что Кэри не солгала, но умолчала.

— О тебе. И о ней. О ее дочери… от нее пришли два письма, пока тебя не было. И Дитар просила ответить. Ей стало лучше, она… она сказала, что так бывает, когда уже пора.

Стыдно. И от стыда, от собственного любопытства, которое заставило Кэри переступить черту чужой жизни, горят щеки.

— Просила не приходить… и я подумала…

— Дитар умерла.

Эту боль нельзя разделить на двоих. И стереть ее не выйдет. Утешить? Кэри не умеет утешать, да и что бы она ни сказала, прозвучит неискренне.

— Мне… жаль.

— Я успел к похоронам. Я бы мог, наверное, освободиться раньше… точнее не мог, но теперь буду думать об этом. Гадать. Она и вправду была хорошей женщиной.

— Другом?

— Другом, — Брокк выдохнул как-то резко, сквозь стиснутые зубы. — Почему близкие уходят?

— Не знаю.

— И ты…

— Я не уйду.

Ей некуда идти, да и зачем, если он здесь? А Брокк словно не слышит. Отстранился, отступил, вычерчивая между ними расстояние, которое Кэри хотелось бы стереть.

Ждет.

И втянув воздух, хмурится. Неужели почуял лаванду? Кэри открывала окна, просила ветер стереть чужой след, а он остался.

— У нас были гости, — Кэри не хочется признаваться, но ведь расскажут. — Лэрдис из…

Вздрогнул.

Любит? Не любит? Безумное гадание на снежинках, которые все-таки растаяли, и теперь волосы Брокка влажно блестели.

— Зачем? — глухой притворно равнодушный голос.