Татьяна Корсакова - Ведьмин круг

Административный корпус располагался в глубине территории, в дальнем конце уютного сквера, засаженного кленами и липами, облагороженного клумбами и яркими скамейками на гнутых чугунных ножках. Арина ожидала, что он будет заполнен пациентами клиники, теми, кто не буйный и кому позволены прогулки на свежем воздухе, но вокруг не было ни единой живой души, только где-то в стороне слышалось размеренное шарканье. Наверное, дворник сметал с дорожки первые опавшие листья.

– А тут ничего, прямо как в санатории, – сказала Марго, оглядываясь по сторонам.

– Не хотела бы я попасть в такой санаторий. – Арина поежилась. Даже в отсутствие пациентов атмосфера на территории лечебницы та еще: застоявшаяся, как вода в давно не чищенном пруду.

– Никому не рассказывай, что видишь покойников, тогда и не попадешь, – хихикнула Марго, но как-то не особо весело.

– Отвратительный запах! – Анук вертела в руках портсигар, было очевидно, что ей очень хочется курить. – Болезнь и пожарище.

– Заметь, идея не моя, – сказала Саломея и потянула на себя дверную ручку. – Впрочем, я ничего особенного не чувствую.

Кабинет главврача располагался в дальнем конце длинного коридора. Подступы к кабинету никем не охранялись, наверное, секретарша была главврачу не по статусу. Или без надобности. Саломея остановилась перед массивной дверью с потемневшей от времени и недосмотра бронзовой табличкой с надписью «Штерн Яков Иосифович. Главный врач».

– Я зайду одна, – произнесла она, разглядывая табличку. – Когда Яков Иосифович будет готов к беседе, позову вас.

Ждать пришлось довольно долго, наверное, клиент оказался крепким орешком. Наконец, из-за двери послышалось:

– Дамы, прошу вас!

Кабинет главврача был огромный: три окна с одной стороны и стеллаж-картотека – с другой. В центре – обшарпанный переговорный стол, такой длинный, что при желании за ним, наверное, смог бы разместиться весь здешний персонал. Вдоль стола с двух сторон располагались разномастные стулья, а в торце буквой «т» громоздился еще один стол, обтянутый потертым зеленым сукном и заваленный кипами картонных папок и каких-то бумаг. Арина решила, что в папках хранятся истории болезни пациентов. А что еще могло бы в них быть? На стене, противоположной двери, как раз над столом, висели портреты: в центре президент, а по бокам Юнг с Фрейдом. Замечательная композиция, очень вдохновляющая!

Саломея стояла у одного из окон, скрестив на груди руки. Вид у нее был усталый. Похоже, Яков Иосифович Штерн и в самом деле не сразу поддался ее чарам.

– Не знал, что нынче в органах служат одни дамы, – послышался из-за кипы папок сиплый, с пришепетыванием голос, и Арина только сейчас обратила внимание на хозяина этого странного кабинета.

Он был уже немолодым, лысым, носил очки в роговой оправе, которые на мелком лице казались монументальными. Из-под белоснежного накрахмаленного халата выглядывал небрежно повязанный узел галстука и ворот не слишком свежей сорочки. Из нагрудного кармана торчала целая батарея ручек. Арина насчитала семь штук.

– Ваша коллега, – Яков Иосифович, привстав, чуть удивленно посмотрел на Саломею, словно никак не мог поверить в реальность происходящего, – убедила меня в необходимости нашего э… сотрудничества, но считаю своим долгом напомнить о святости врачебной тайны.

– Ужасный бюрократ, – сказала Саломея едва слышно. – И редкостный сухарь.

Теперь ясно, почему Яков Иосифович Штерн воспринял их как теток из органов, а не очаровательных прелестниц. Прелестницы в частности и дамы в целом его не волновали. Якова Иосифовича интересовали только бумажки, распоряжения, положения – то есть вся та ерунда, которой был завален его кабинет. Саломее пришлось импровизировать, на ходу изменять свой план. Кстати, камея теперь была у нее в руке, а не на шее. Значит, пустила в ход тяжелую артиллерию.

– Да не стойте вы! В ногах правды нет. – Сам Яков Иосифович сделал еще одну вялую попытку приподняться из-за стола, но тут же плюхнулся обратно. Выказал уважение, как умел. – Присаживайтесь.

Они с Анук опустились на хлипкие стулья. Марго пристроилась напротив, а Саломея так и осталась у окна, поигрывая камеей.

– Ну-с, что вас интересует? – Главврач выдернул из нагрудного кармана одну из ручек, словно собирался конспектировать их разговор.

– Один ваш пациент, – начала Анук, бросив на Арину предупреждающий взгляд. Не вмешивайся – вот что он означал.

– Какой именно, позвольте полюбопытствовать?

– Некто Бабаев Альберт Петрович.

– Так я и знал. – Яков Иосифович страдальчески вздохнул. – Просто нутром чуял, что это еще не все, что ваши с меня так просто не слезут. А я, между прочим, сигнализировал, докладные писал.

– Какие?

– А такие! Третий корпус совершенно ветхий, перекрытия там деревянные, проводка столетней давности. Я предупреждал, что добром это не кончится, я замучился штрафы платить пожарным! А в ответ мне знаете что говорили? – Он поднял вверх указательный палец. – Мне говорили: «Своими силами справляйтесь, Яков Иосифович, хозрасчетно». А какой у нас тут хозрасчет? Скажите мне на милость! Государственное предприятие! Вот и имеем то, что имеем.

– И что мы имеем? – поинтересовалась Анук.

– Имеем пожар, едва ли не дотла сгоревший третий корпус и сбежавшего пациента. Еще хорошо, что без жертв обошлось. Бог миловал.

– Совсем без жертв? – спросила Саломея и, словно невзначай, качнула камеей.

На мгновение глаза за толстыми линзами остекленели, а потом Яков Иосифович заговорил быстро и испуганно:

– Ну, как сказать… Жертва одна все-таки приключилась, но не фатальная. Уверяю вас, уважаемые. Митрофанов уже и к работе приступил, значит, обошлось без последствий.

– Кто он такой?

– Санитар, дежуривший в третьем корпусе в ту ночь. Там и корпус-то совсем небольшой, всего на шесть одиночных палат, три из которых пустовали. Особо буйных у нас тогда и не было. Я имею в виду пациентов. Бабай самый сложный, который за убийство…

– Стоп, – сказала Анук и мягко хлопнула ладонью по столу. – Почему Бабай? У вас тут практикуют клички?

– Боже упаси! – Яков Иосифович испуганно отшатнулся, выдернул из кармана еще одну ручку, сжал в кулаке. – У нас тут этика и деонтология. Мы с пациентами не фамильярничаем.

– Тогда почему Бабай, а не Бабаев?

– Потому что специфика работы такая. – Он удивленно посмотрел на ручку в своем кулаке, икнул и осторожно отложил ее в сторону. – У Бабая, то есть у Бабаева, расщепление личности. Это если в двух словах. Слышали про такое? Это феномен, при котором в человеке уживаются сразу несколько личностей. Так вот у Бабаева их было две: милейший, талантливый альтист Альберт Бабаев и законченный психопат, который отзывался исключительно на кличку Бабай.