Милена Завойчинская - Оранжевый цвет радуги

Дымясь от злости, я спустилась в столовую. Сверкая глазами, села за накрытый к ужину стол. Проигнорировав пожелания приятного аппетита от ниокиров и Акира, с остервенением кромсала отбивную и ела. Так же злобно прикончила салат и все остальное, что наготовила Таори. Мои адепты просекли, что их жрица, мягко говоря, не в настроении и затихли, с опаской поглядывая в мою сторону. Яшка тоже осознал, что грядет нечто… и кое–кому это может не понравиться, и перебрался поближе к Юладжину, который уже ел десерт. Ящер утаскивал у кошака лакомые кусочки и косился на меня одним глазом.

«Ужин прошел в крайне напряженной обстановке», — написали бы журналисты, если бы описывали его в прессе.

Ниокиры, закончив с едой, откланялись и ушли, прихватив Яшку, а мы с мужем остались сидеть за столом вдвоем.

— Алеся? — позвал он меня.

— Акир? — процедила я.

— Что–то не так? Ты злишься?

— Ну что ты? — ядовито ответила я. — У меня совсем нет поводов для злости. Ведь все замечательно. Шикарно!

— Поясни! — Он откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди.

— А зачем? Какой смысл что–то тебе пояснять? Ты ведь все решаешь сам. Как там было сказано? Будет так, а не иначе, потому что ты так сказал. И точка!

— И что в этом такого? — эта хвостатая сволочь подняла брови.

— Действительно! Что такого! Всего лишь снова обращаешься со мной, как будто я вещь! Даже твоя собственная мать заметила, что ты ведешь себя со мной так, словно я твоя рабыня. Хотя, что это я?! Я ведь и есть твоя рабыня! Не так ли? — Я резко отодвинула стул и встала.

— Алес–ся! — рявкнул Акир и тоже вскочил. — Да, я сказал, что тебе нельзя выходить одной. Что в этом такого?

— Что такого? Ты… Ты не мог со мной заранее это обсудить? Ты не мог сказать, что найдешь мне телохранителя, если это нужно по каким–то причинам? Но нет! Как же, нам же не до этого, не хватало еще время терять на разговоры с женой. Проще наорать на нее публично, не в первый раз, кстати. Унизить на глазах свекрови, показав, что с невесткой вообще можно не считаться, что она — никто.

— Не передергивай! Мама прекрасно все поняла. Для ниоки нормально — подчиняться старшему.

— Да иди ты к чертям собачьим! Или кошачьим… да хоть к каким–нибудь! — заорала я. Меня трясло от ярости. — Я — не ниоки и никогда ею не стану! Я — человек! И то, что для тебя нормально — для меня дикость! Мы уже обсуждали это, ты обещал! Ты говорил, что… А сам!

— Алеся! — Акир уперся руками в стол и уставился на меня.

А я… Схватила со стола тарелку и запустила в него. Промазала! Схватила другую и снова метнула. Почти попала, но командор отклонился, и вторая посудина просвистела мимо и разбилась где–то позади него. Меня накрыло состояние абсолютной невменяемости. Я так долго терпела, так старалась быть тихой, покладистой, хорошей девочкой. Которая не спорит, с благодарностью принимает все, что для нее делают, пытается подстроиться под окружаю среду и терпит, терпит, терпит… Но, вероятно, сегодня утром была последняя капля, которая перевесила чашу весов.

— Алеся! Ты что творишь, ненормальная! — выкрикнул муженек, пригибаясь от очередного фаянсового снаряда.

— Я?! — заорала я. — Объясняю тебе, коту бессовестному, что я не вещь! Не рабыня! Что со мной нельзя обращаться так!

Надо отдать должное командору. Он не пытался сбежать или скрутить меня и прекратить вандализм по отношению к сервизу. Этот гад… он смеялся, приседая и уворачиваясь от летевших в него предметов! И этот смех злил больше всего, доводя до совершенно неадекватного состояния. Посуда на столе закончилась, в ход пошли вилки и стаканы…

Комната напоминала поле боя. Осколки, валяющиеся на полу столовые приборы, остатки еды и напитков… Акир в очередной раз присел, пропуская над головой соусницу.

— А–а–а-а! Ненавижу тебя! — выкрикнула я, ища взглядом, что еще можно бросить.

Оставалось только большое блюдо с остатками торта, который испекла на десерт Таори. Поднатужившись, я подхватила свой последний снаряд, примерилась и бросила его. И… Не иначе, как вмешательство божественных сил произошло, потому что я попала! Акир как раз выглянул из–под стола, воспользовавшись затишьем, чтобы проверить обстановку… И я попала в этого хвостатого шовиниста! А потом, глядя на то, как сползают кусочки бисквита с кремом по наглой зеленоглазой морде, истерически захохотала.

— Какая же ты все–таки! — сказал этот невыносимый тип, подцепил пальцем кусочек лакомства со лба и отправил в рот. Прожевал и тоже рассмеялся, только в отличие от меня весело. — Ну и темперамент у тебя!

— Довел! — отчеканила я, и устало опустилась на стул.

— Теперь поговорим? — Он сел напротив, даже не пытаясь стереть с лица крем.

— Говори, — разрешила я, рассматривая чумазое лицо дорогого супруга.

— Я боюсь за тебя. Просто боюсь. Пойми, дело не в том, что я не хочу дать тебе свободу и не в моем дурном характере. Я опасаюсь, что тебя снова украдут, что потеряю тебя. Ты моя жена, но на Керакато об этом не знают. Это не освещалось в прессе, для публики ты — красивая молодая девушка с удивительно редким цветом волос. За которой можно ухаживать. А вдруг ты еще для кого–нибудь кахэто? Похитят, и где я должен буду потом искать тебя? Пока мы не сыграем свадьбу по нашим обычаям, и об этом не объявят на всю планету, я тебя без охраны не выпущу даже на первый этаж этого здания.

— Помнится, на корабле ты меня уверял, что вся галактика в курсе, что я твоя жена. А теперь вдруг выясняется, что на твоей родной планете никто не в курсе. И как это понимать? Когда именно ты меня обманывал?

— Я не обманывал, — обиделся он. Вы посмотрите на него! Он еще и обижается, нелюдь! — По документам, которые регистрируются в галактическом Союзе, ты действительно моя жена. И кому надо, об этом знают. Но одно дело те, кто имеют доступ к информации и просматривают ее. А совсем другое — обычные обыватели здесь, на Керакато. И к тому же — ниоки, которые… Я пытаюсь тебя уберечь!

— Допустим, — кивнула я. — Но ты не мог мне это нормально сказать? Предупредить, объяснить?

— Мог, наверное. Но не думал, что мама захочет тебя куда–то тащить. Испугался, взбесился, когда вы стали спорить. Я ведь тоже не идеален.

— Да причем здесь мама?! Я же не могу все время сидеть в четырех стенах!

Мы помолчали. Я успокаивалась, Акиру тоже было о чем подумать.

— Ты действительно меня ненавидишь? — задал он вопрос спустя несколько минут.

— Временами, — не стала я лгать. Не в том состоянии была сегодня, чтобы снова пытаться пустить все на самотек и промолчать. — Вы меня душите. Я так больше не могу, Акир.

— Поясни? Выговорись, я слушаю.

— Акир, я долгое время живу в сильнейшем нервном напряжении. Меня застращали, запугали, пытались сломать психологически. Со мной было… черт знает что было, а может и еще хуже, но я этого пока не помню. Меня перемещают, как предмет, с одного места на другое. А теперь то, что делается для моего блага — мне не нужно в таком виде. Забота, но такая, которая не дает дышать, не позволяет быть собой. Я устала, Акир. Понимаю, что в твоих глазах сейчас выгляжу неблагодарной истеричкой, но и ты пойми… Я живой человек, со своими желаниями, вкусовыми предпочтениями, интересами, мыслями. А меня воспринимают, как куклу, в которую можно поиграть: жена, жрица, невестка, клиентка… И никому не интересно, чего же хочу я. А я молчу и подстраиваюсь, улыбаюсь и терплю. Не могу больше! — перевела дыхание, и так как он молчал, то добавила: — Кстати, извини за сегодняшний срыв, мне стыдно, что разгромила столовую. Но и молча терпеть больше не буду. Терпелка закончилась. Если тебя не устроит то, какая я, то отпусти меня, потому что снова тихой мышкой я не стану.