Карина Демина - Серые земли-2 (СИ)

— Как закончились?! Все?

Сигизмундус воззарился на кузину с немым упреком и мягко так произнес:

— Все закончились. Книги ныне дороги…

— Ты… — Евдокию вновь пнули, что придало голосу нужное возмущение. — Ты… ты все мои деньги на книги извел?! Да как ты мог?!

— И еще на экспедицию, — Сигизмундус к гневу кузины отнесся со снисходительным пониманием, каковое свойственно людям разумным, стоящим много выше прочих. — На снаряжение… на…

— Ах, не переживайте, милочка, — Агафья Прокофьевна несказанно оживилась, будто бы известие об отсутствии у Евдокии приданого было новостью замечательной. — Главное приданое женщины — ее собственные таланты… вот вы умеете варенье варить?

Евдокия вынуждена была признать, что не умеет.

И в подушках ничего не смыслит, не отличит наощупь пуховую от перьевой… в вышивании и прочих рукоделиях женского плану и вовсе слаба… каждое подобное признание Агафья Прокофьевна встречала тяжким вздохом и укоризненно головой качала.

— Вашим образованием совершенно не занимались… но это не беда… выдадим мы тебя замуж… поверь тетушке Агафье.

Сигизмундус закашлялся.

— Что с тобою, дорогой кузен? — Евдокия не упустила случая похлопать кузена по узкой спине его, и хлопала от души, отчего спина оная вздрагивала, а кузен наклонялся, едва не ударяясь о столик головой.

— П — поперхнулся… — он вывернулся из‑под руки.

Агафья Прокофьевна наблюдала за ними со снисходительною усмешечкой, будто бы за детьми малыми.

— Значит, ее можно сбыть? — он ткнул пальцем в Евдокиин бок. — Ну, то бишь замуж выдать…

— Можно, — с уверенностью произнесла панна Зузинская. — Конечно, она уже не молода, и без приданого… и по хозяйству, как я понимаю, не особо спора…

— Не особо… — согласился Сигизмундус.

— Приграничье — место особое, — крючок в пальчиках Агафьи Прокофьевны замелькал с вовсе невообразимой скоростью, отчего еще более сделалась она похожей на паучиху, правда, паучихи не носили золотых перстней, но вот… — Мужчин там много больше, чем женщин… нет, есть такие, которые с женами приезжают, но и холостых хватает. И каждому охота семейной тихой жизни…

С оным утверждением Себастьян мог бы и поспорить, но не стал.

— А где найти девицу, чтоб и норову спокойного, и не балованная, и согласная уехать в этакую даль?

Красивая речь.

Вдохновенная.

— Мы подумаем, — ответил Сигизмундус, когда панна Зузинская замолчала. — Быть может, сие и вправду достойный выход…

Кузина так не считала.

Сидела с несчастным яйцом в руке, поглядывала мрачно, что на сваху, что на Сигизмундуса…

— Что тут думать‑то? — Агафья Прокофьевна всплеснула ручками. — Свататься надобно… сватовство, ежели подумать, дело непростое… у каждого народу свой обычай. Да что там, народ… в каждой волости по — свойму, что смотрины ведут, что свадьбу играют…

…она щебетала и щебетала, не умолкая ни на мгновенье.

— …вот, скажем, у саровынов заведено так, что жениха с невестою ночевать в сарай спроваживают аль еще куда, в овин, амбар… главное, что не топят, какие б морозы не стояли… и дают с собою одну шкуру медвежью на двоих… а у вакутов наутро после свадьбы сватья несет матери невесты стакан с водою. И коль невеста себя не соблюла, то в стакане оном, в самом донышке, дырку делают. И сватья ее пальцем затыкаеть. А как мать невесты стакан принимает, то из той дырочки и начинает вода литься, всем тогда видно… позор сие превеликий…

Евдокия вздыхала.

И слушала.

И проваливалась в муторную полудрему, которая позволяла хоть и ненадолго избавиться от общества панны Зузинской. Но та продолжала преследовать Евдокию и во снах, преображенная в огромную паучиху, вооруженная десятком крючков, она плела кружевные ловчие сети и приговаривала:

— …а в Залесской волости после свадьбы, ежели девка девкою была, то собираются все жениховы дружки, и родичи его, и гости, какие есть. И все идут ко двору невесты с песнями, а как дойдут, то начинают учинять всяческий разгром. Лавки ломают, ворота, окна бьют… и от того выходит ущерб великий. А уж после‑то, конечне, замиряются…

После этаких снов Евдокия пробуждалась с больною тяжелой головой.

— Терпи, — прошептал Себастьян, когда поезд остановился на Пятогурской станции. Остановка грозила стать долгой, и панна Зузинская вознамерилась воспользоваться ею с благой целью — пополнить запас пирожков.

После ее ухода стало легче.

Немного.

— Что происходит? — Евдокия потерла виски, пытаясь унять ноющую боль. И в боли этой ей вновь слышался нарочито — бодрый, но все ж заунывный голос панны Зузинской.

— Колдовка она, — Себастьян обнял, погладил по плечу. — Правда, слабенькая. Пытается тебя заговорить. Не только тебя, — уточнил он.

Колдовка?

Сия назойливая женщина со звонким голоском, с крючком своим, салфеткою и корзинкой да пирожками, колдовка?

— От таких вреда особого нет, — на миг из‑под маски Сигизмундуса выглянул иной человек, впрочем, человек ли? — Заморочить могут, да только на то сил у них уходит изрядно… помнится, была такая Марфушка, из нищенок… у храмов обреталась, выискивала кого пожалостливей из паствы храмовой, цеплялась репейником да и тянула силы, пока вовсе не вытягивала.

Он убрал руки, и Евдокия едва не застонала от огорчения.

Ей отчаянно нужен был кто‑то рядом.

И желание это было иррациональным, заставившим потянуться следом.

— Это не твое, — Себастьян покачал головой. — Марфуша была сильной… много сильней… намаялись, пока выяснили, отчего это на Висловянском храме люди так мрут… вот… а эта… у этой только на головную боль и хватит.

— И что ты собираешься делать? — за внезапный порыв свой было невыносимо стыдно, и Евдокия прикусила губу.

— Пока — ничего. Она не причинит действительно вреда. А вот посмотреть… присмотреться…

Евдокия отвернулась к мутному окну.

Присмотреться?

Да у нее голова раскалывается. Охота сразу и смеяться, и плакать, а паче того, прильнуть к чьей‑нибудь широкой груди… даже и не очень широкой, поскольку Сигизмундус отличался характерною для студиозусов сутуловатостью.

Это не ее желание.

Не Евдокии.

Наведенное. Наговоренное. Но зачем? И вправду ли она, Евдокия, столь завидная невеста? Нет, прошлая‑то да при миллионном приданом — завидная. А нынешняя? Девица неопределенного возрасту, но явно из юных лет вышедшая? При кузене странноватом в родичах, при паре чумоданов, в которых из ценностей — книги одни…

— Правильно мыслишь, Дуся, — Сигизмундус кривовато усмехнулся. — Мне вот тоже интересно, зачем оно все?

Он замолчал, потому как раздался протяжный гудок, а в проходе появилась панна Зузинская, да не одна, а с тремя девицами, на редкость скучного обличья.