Дарья Кузнецова - XXI век не той эры (СИ)

Вытряхнула меня из этого расслабленного созерцательно-осязательного наслаждения жизнью внезапная остановка и явное намерение мужчины спешиться.

— Что случилось? — озадаченно уточнила я, когда легко спрыгнувший на землю Ульвар уже привычным образом потянул меня за подмышки.

— Ничего, — пожал плечами он, ставя меня на ноги. — Хочется размять ноги. Мне нравится это место. Нравилось, раньше, — подумав, добавил он, отпуская меня и озираясь. Набросил лошадиный повод на ветку корявой сосенки, подошёл почти к самому краю обрыва и невозмутимо уселся на крупный валун, широко расставив ноги и упёршись в них локтями для устойчивости. И замер. И всё это с таким видом, будто подобную процедуру он проделывает всю свою жизнь каждый день по несколько раз.

Я некоторое время в ступоре стояла на месте, пытаясь сообразить, а что вообще происходит? Потом плюнула на это бесполезное занятие, — тяжело мне понять этого хмурого полубога, что есть — то есть, — и решила подойти поближе. К высоте я всегда относилась не то чтобы со страхом, но с настороженностью. Особенно вот такой неустойчивой, с обманчивым мхом под ногами и серыми растрескавшимися камнями. Будем надеяться, меня сюда привезли не с целью торжественного сброса со скалы в жертву морскому богу (сложно, да, через столько времени постоянного ожидания катастрофы поверить, что никто не собирается меня убивать), и сын Тора в случае чего поймает за шкирку. Или вот хотя бы за косу.

Так что я, преисполненная решимости, тихонько приблизилась и встала рядом, любуясь действительно восхитительным пейзажем. Не глядя в мою сторону, Ульвар протянул руку, сгрёб меня в охапку и невозмутимо угнездил на своей коленке. Я даже не пискнула; кажется, начала привыкать к его стремительным внезапным движениям.

Правда, теперь я уже, обняв мужчину за шею, смотрела не на пейзаж, а на портрет, внимательно разглядывая строгий профиль норманна. На фоне окружающих скал он смотрелся гораздо лучше, чем в любых других декорациях, а ярко-голубые глаза повторяли своим цветом высокое северное небо. И было сейчас в этих глазах очень непривычное выражение какой-то… умиротворённости, что ли?

Я придвинулась чуть ближе к мужчине по его собственной ноге, прижавшись вплотную, обняла крепче, мечтая стать неотъемлемой частью этого его нехарактерного и неожиданного спокойствия. Уткнулась носом в шею, с наслаждением втягивая запах, и совершенно растерялась: от этого простого безобидного действия меня накрыло волной такого желания, что стало почти больно.

От мужчины умопомрачительно пахло. То есть, умом я понимала, что этот запах не должен казаться приятным; пахло отнюдь не розами, и даже не естественным запахом его кожи, а откровенно потом, человеческим и конским вперемешку. Но почему-то именно от этого запаха у меня в голове замкнулись какие-то древние закисшие контакты, прошёл совершенно ясный и чёткий сигнал, что вот именно так должен пахнуть мой мужчина, — воин, защитник и вообще лучший с точки зрения генов партнёр, — и гормоны взбурлили.

Крышу мне снесло не до конца, и при большом желании я вполне могла взять себя в руки. Например, если бы кто-то пожелал нас отвлечь, или ситуация была бы совсем уж неподходящая, но дикая природа меня совсем не смущала (кстати, а куда у них комары все подевались? Ни одного не видела за время жизни в этих местах!). И я, наверное, первый раз в наших уже довольно долгих отношениях проявила инициативу. Нельзя сказать, что я была робкой или стеснительной; просто обычно мне на подобное не оставляли времени.

Осторожно отвлекая мужчину от созерцания, я запустила руку в вырез его рубашки, расстёгивая её (так и не поняла, на каком принципе работала эта застёжка; не то липучка, не то магниты, не то что-то совсем уж альтернативное). Потом, не встретив возражений и оттого осмелев, присоединила вторую руку к первой и, с удовольствием проводя ладонями по груди и плечам, спустила с них рубашку. И принялась неторопливо, вдумчиво покрывать поцелуями открывшиеся взгляду просторы, губами и языком пробуя солоноватый вкус, вбирая в себя такой потрясающий запах его кожи.

Не иначе, для разнообразия, мужчина решил в этот раз полностью передать инициативу в мои руки. И совершенно не возражал, когда я опустилась перед ним на колени, и недвусмысленно потянула вниз край штанов. А я… в конце концов, если я не решаюсь, и никогда не решусь высказать вслух всё, что я чувствую к этому человеку, почему нельзя просто сделать ему приятно?

И себе заодно. Потому что испытывать удовольствие — это, конечно, очень здорово; но дарить его любимому мужчине ничуть не менее приятное ощущение. А уж как приятно было слушать его прерывающееся дыхание! Наблюдать, как одна ладонь судорожно стискивает мою косу, а вторая — его собственное колено, и понимать, что всё это — проявление заботы; он явно боялся забыться и, не рассчитав силу, сжать меня гораздо сильнее, чем это могло выдержать моё здоровье.

Когда короткие судороги наслаждения перестали волнами пробегать по его телу, Ульвар осторожно потянул всё ещё сидящую на земле между его разведённых коленей меня за плечо вверх. Опять усадил к себе на ногу, обнял одной рукой, а второй обхватил моё лицо. Некоторое время очень пристально меня разглядывал с непонятным выражением в глазах. Настолько долго и внимательно, что я уже начала нервничать: а не сделала ли я со своими порывами чего-нибудь такого, что в этом мире кажется плохим, неправильным или означающим что-нибудь странное?

Но отчитывать меня не стали. Вместо этого, удовлетворившись результатами осмотра (знать бы ещё, какими), мужчина меня поцеловал — вдумчиво, глубоко, неторопливо.

В итоге в обратный путь мы тронулись далеко не сразу. Надеюсь, кроме птичек и коня свидетелей у наших игр на свежем воздухе не было.

Ехали в молчании, но не тяжёлом, а удивительно умиротворённом. Не знаю, о чём раздумывал Ульвар, явно машинально поглаживающий меня кончиками пальцев по груди и рёбрам (хорошо, я не боюсь щекотки). Я же была занята размышлением очень важным, касающимся собственного здоровья, и чем дольше думала, тем яснее понимала: надо поговорить с профессионалом. Потому что лично мне казалось очень подозрительной насыщенность собственной интимной жизни и тот факт, что у меня ни разу не возникло желания отказаться от физической близости. Как-то это странно: стоит сыну Тора до меня дотронуться, и я уже практически на всё готова. Не спорю, с ним действительно невероятно хорошо, но каждый день несколько месяцев подряд — это повод для беспокойства. Вряд ли это болезнь или какое-нибудь отклонение, — скорее, свойство его божественного происхождения, как и все прочие странности, — но для очистки совести лучше бы спросить. Хоть буду знать, с чего меня так накрыло.