Мари Руткоски - Проклятье Победителя (ЛП)

По одному Арин разжал пальцы и продолжил заниматься своим делом.

Однажды во время ужина Лира села рядом с ним. Она стеснялась и долго бросала на него любопытные взгляды, а затем спросила:

— Кем ты был до войны?

Он приподнял бровь.

— А ты?

Лицо Лиры подернулось тенью.

— Я не помню.

Арин тоже солгал:

— Как и я.

*

Он не нарушал правил.

Другие рабы могли бы поддаться искушению и во время пути через апельсиновую рощу, что разделяла кузню и помещения для невольников, сорвать с дерева фрукт. Быстро почистить его, закопать яркую кожуру в землю и съесть мякоть. Иногда за обедом из тушеного мяса и хлеба Арин думал об этом. Когда он шел между деревьями, искус был почти невыносим. От запаха цитрусовых у него пересыхало во рту. Но он не трогал плодов. Он отводил взгляд и продолжал идти.

Арин не знал, какого бога он прогневал. Возможно, бога смеха. Какого-нибудь ленивого и жестокого, который посмотрел на невиданную покорность Арина, улыбнулся и сказал, что так не может продолжаться вечно.

В сумерках Арин возвращался из конюшен в помещения для рабов и услышал это.

Музыка. Он замер. Первой его мыслью было то, что сны, виденные им почти каждую ночь, вырвались из его сознания на свободу. Затем, когда ноты продолжили проникать сквозь колыхавшиеся деревья и взлетать над стрекотанием цикад, он понял, что они реальны.

Звуки раздавались со стороны виллы. Ноги Арина пошли на музыку до того, как он смог приказать им остановиться, но, к тому времени как его разум осознал, что происходит, он тоже был очарован.

Ноты были быстрыми и чистыми. Они сталкивались друг с другом затейливыми узорами, как течения в море. А затем они смолкли.

Арин поднял взгляд. Он стоял на границе деревьев. Небо побледнело и стало фиолетовым.

Приближалась ночь — запретное время для рабов.

Он почти взял себя в руки, почти повернул обратно, но затем раздались несколько низких нот. У него перехватило дыхание. Музыка лилась медленными волнами и приобрела другую тональность. Ноктюрн. Арин двинулся к саду, за которым горели светом стеклянные двери на первом этаже.

Раздался вечерний звон, но ему было все равно.

Он увидел того, кто играл. Ее лицо было освещено. Склонившись над колеблющимся пассажем, она слегка нахмурилась и набросила поверх печального звука несколько высоких нот.

Ночь по-настоящему вступила в свои права. Арин гадал, поднимет ли исполнительница глаза, но не опасался, что она заметит его среди теней сада.

Тот, кто находится в ярко освещенном месте, не видит, что происходит в темноте, и он знал это правило.

И снова управляющий остановил Кестрел, когда она покидала виллу.

— Собираетесь в город? — спросил он, загораживая выход в сад. — Не забудьте, миледи, что Вам нужно…

— Сопровождение.

— Генерал отдал мне приказ.

Кестрел решила досадить Гарману в той же мере, в какой он досаждал ей.

— Тогда пошлите за тем кузнецом.

— Зачем?

— Чтобы он сопровождал меня.

Гарман было улыбнулся, но потом понял, что она говорит серьезно.

— Он для этого не подходит.

Кестрел знала это.

— Он угрюм, — продолжил Гарман, — неуправляем. Насколько я знаю, прошлой ночью он нарушил правило вечернего звона.

Кестрел было все равно.

— Он даже не выглядит надлежащим образом.

— Исправьте это.

— Леди Кестрел, он вызывает неприятности. Вы еще не опытны и не видите этого. Вы не видите того, что находится у Вас прямо под носом.

— Не вижу? Я вижу Вас. Того, кто приказал нашему кузнецу выковать сотни подков за те две недели, что он провел здесь, в то время как главная ценность этого раба заключается в его умении изготавливать оружие. Кроме того, лишь часть тех подков оказались в наших конюшнях. Чего я не вижу, так это того, куда делись остальные. Полагаю, их можно обнаружить на рынке, проданными за неплохую цену. Полагаю, они могли превратиться в восхитительные часы.

Рука Гармана дернулась к золотой цепочке для часов, высовывавшейся из его кармана.

— Сделайте, как я сказала, Гарман, иначе Вы пожалеете.

***

По прибытии в дом Джесс Кестрел могла бы отправить Арина на кухни. Покинув улицы, она больше не нуждалась в сопровождении. Однако она приказала рабу остаться в салоне, где они с Джесс пили охлажденный османтусовый чай и ели пирожные из гибискуса и поделенные на дольки апельсины. Арин неподвижно стоял у дальней стены; его темно-синяя одежда сливалась с занавесями. И все же Кестрел было сложно не обращать на него внимание.

Его одели так, как полагалось в обществе. Высокий воротник его рубашки раньше являлся частью моды геранской аристократии. Сейчас такую одежду носили все домашние рабы мужского пола. Однако, если они были мудры, их лица не принимали выражение открытого презрения.

По крайней мере длинные рукава скрывали мускулы и шрамы его рук, которые говорили о десятилетии тяжкого труда. Краем глаза Кестрел наблюдала за Арином. В ее голове вертелась одна догадка.

— Кузены Тренексы снова взялись за свое, — сказала Джесс и стала описывать их последнюю ссору.

Арин выглядел незаинтересованным. Разумеется, так выглядел бы любой, кто не понимает разговора на валорианском. Тем не менее Кестрел подозревала, что он выглядел бы точно так же, если бы вслушивался в каждое слово.

И она считала, что это он и делал.

— Я клянусь, — продолжила Джесс, теребя серьги, которые Кестрел купила тогда на рынке, — это лишь вопрос времени, когда один из братьев погибнет, а другому придется платить посмертный штраф.

Кестрел вспомнила единственное слово, которое сказал ей Арин по-валориански: нет. Вспомнила, каким слабым был его акцент. Более того, он знал значение имени Джавелин. Возможно, это не было столь необычно: Арин — кузнец, вероятно, ему приходилось ковать для валорианцев копья. И все же Кестрел казалось странным, что он знает это слово.

На самом деле ее заставила призадуматься легкость, с которой раб узнал его.

— Не могу поверить, что пикник леди Фарис уже через несколько дней! — восклицала Джесс. — Ты ведь заедешь к нам за час до него и отправишься в нашем экипаже, так? Ронан сказал мне спросить тебя.

Кестрел представила себя в ограниченном пространстве кареты вместе с Ронаном.

— Думаю, будет лучше, если я поеду отдельно.

— Ты просто не умеешь веселиться! — Джесс помедлила и затем сказала: — Кестрел, не могла бы ты попытаться быть на празднике более… обыкновенной?

— Обыкновенной?

— Ну, знаешь, все считают, что ты слегка эксцентрична.

Кестрел и в самом деле это знала.

— Нет, конечно, тебя любят. Но когда ты освободила свою няню, об этом говорили. Все бы забыли, но ты каждый раз делаешь что-нибудь еще. Твоя музыка — общеизвестный секрет. Я не говорю, что это плохо.