Наталья Якобсон - Живая статуя

Загляни поглубже, загляни в мои глаза, и ты все увидишь. Ты увидишь его и содрогнешься. Его вид заставит тебя с криком выбежать из дворца, пронестись по спящим улицам и скинуться с первого обрыва. Так я сказал бы ему, если б надо мной хоть на миг возобладало злое начало, но этого не случилось. У меня не хватало смелости признаться ему во всем, и поэтому я просто отвернулся, чтобы он сам не смог заметить тень в моих глазах.

— А после того, как сжег посланье, ты тоже ощущал рядом присутствие чужих? — я снова быстро перешел к делу.

— Каждую минуту, — кивнул он. — А иногда я их даже видел.

— Видел? — я насторожился, обычно тайные соглядатаи редко кому-то показывались. — А ты уверен, что это те самые.

— Да. То есть, в них не было ничего такого странного, ни крыльев, ни рожек, ни копыт, даже не знаю, чем они меня так напугали. Просто было в них что-то такое, что резко отличало их от толпы. То есть, это были обычные женщины, рыжеволосые, зеленоглазые, но было в них что-то сразу запоминающееся, что-то страшное… Знаешь, когда я впервые увидел их, то принял за близняшек, хотя лица у них совсем разные. Наверное, мне так показалось оттого, что на них одинаковые платья и прически у них одинаковые. Кажется, что их волосы нарочно спутаны так, чтобы напоминать пряжу.

— Пряжу, — задумчиво протянул я и вспомнил быстро вращающееся, поющее колесо прялки. И шесть женщин, танцующих вокруг нее. И их голоса, и их наставления, и яд, сочащийся из каждого их слова. Встретиться с ними я бы никому не пожелал.

— А у тебя не было больше мыслей о самоубийстве? — я подозрительно посмотрел на окно. Не зовет ли снова его призрачная царица броситься лбом на камни мостовой?

— Нет, — как-то неуверенно пробормотал он. — Но те женщины… они обещают, что меня ждет нечто более страшное. Я с ними ни разу не говорил, но сразу понял, что именно это они хотят мне сказать.

Он замолчал, казалось, уже навсегда. Он не удержался и поведал все то, о чем говорить ему было боязно и неприятно.

— Ты прав, Марсель, тебе здесь не место, — быстро произнес я. — В том темном городе нам двоим будет лучше. И тебе, и мне. Там у меня есть замок. Я столько могу тебе показать, о чем ты даже не подозревал.

Это была безумная идея, но ничего лучшего я предложить ему не мог. Раз в Виньене уже стало небезопасно, то лучше может быть только в моей стране. Там, куда людям ход воспрещен.

Ворон, влетевший в приоткрытое окно и теперь паривший над моим плечом, хотел что-то сообщить, но я отмахнулся от него, как отмахивается человек от надоедливой мошки.

— Я обещаю, что скоро снова возьму тебя с собой, только не к теням. Не в их подвалы, а в ту страну, которая не сможет не вызвать у тебя восторга.

Ворон опять настойчиво начал атаковать мое плечо, но я молча велел ему убираться, даже указал рукой на окно для убедительности. Ничего важного он сообщить мне не может. В столице не происходит ничего опасного. Во дворце все спокойно. Даже мои долгие отлучки не могут дать повод для ропота или заговора. Да какой там заговор. Ни один хоть чуть-чуть здравомыслящий человек не посмеет даже подумать о свержении такого короля. Слишком убедительными предупреждениями были жестокие расправы над недовольными. Тяжелые предметы, сами по себе падающие и переламывающие руки нечестных казначеев, или другие «несчастные случаи», происходящие с близкими к бунту людьми или интриганами, кажется, напрочь отбили охоту у пока что оставшихся невредимыми чинить какие-либо козни против носителя короны. Даже если демон сидит на троне, то собственная безопасность для них была важнее его свержения. Да и зачем, в стране никто не бедствовал, казна полнилась сокровищами, деньги на раздачу неимущим брались, словно из ниоткуда, хорошо родила рожь на полях, успешно шла торговля, не было ни малейшей угрозы войны или смуты, а на улицах почти не осталось преступников. Я обо всем позаботился. Так умело со всем справиться, как я, похоже, не сумел бы больше ни один колдун. Все уладилось, как будто бы естественным путем, и не осталось никакого доказательства тому, что здесь замешаны чары.

Ворон все не улетал. Наверное, это от непрекращающегося хлопанья его крыльев над ухом у меня слегка закружилась голова. Комната поплыла перед глазами. Так бывает только тогда…Но еще слишком рано. Я не должен сейчас перевоплотиться. Рука потянулась к горлу, словно желая проверить, не обжигает ли оно, и не нащупала там уже привычной цепочки. Медальона не было. Неужели я потерял его у Габриэля? Ну конечно, тогда я был в таком состоянии, что мог забыть в чужом доме самое важное. Уже не в первый раз я мог сказать, что свалял дурака. Марсель прав. Я забочусь обо всем в целом и совсем не думаю о мелочах. А ведь эти досадные мелочи иногда могут быть так важны.

Влажная от пота кожа скользила под пальцами и жглась, как жидкий огонь, и металл больше не успокаивал ее. Капельки пота тоже были горячими, и, если бы их коснулись не мои, а чужие пальцы, то не миновать было бы ожогов и волдырей.

— Я скоро вернусь, — сказал я Марселю, чувствуя себя последним негодяем, нельзя же снова оставлять его одного в страхе перед неизвестностью. — Жди.

Больше я задерживаться не мог. Слышно было, как Марсель пробормотал что-то невразумительное мне вслед. Бедняга. Естественно, после того, как я так быстро, то появляюсь, то исчезаю, он начнет сомневаться в собственном рассудке.

Я бы остался подольше, если бы был уверен, что смогу контролировать себя и не растерзаю его. Он ведь ничем не заслужил такую смерть. Из всех своих друзей его, единственного, я не хотел видеть мертвым. Даже больше, я хотел, чтобы он жил вечно, как и я.

Промозглый ночной ветер лишь слегка охладил мою кожу. Она все еще пылала так, как не может пылать кожа человека. Человеческое тело не может стать ни таким горячим, как мое во время превращения, и даже после смерти людская плоть не бывает такой холодной, как мое тело во время раздумий или сна, или просто безразличия ко всему, когда дракон спит. Но сейчас он не спал, и от этого мне становилось тошно. Нет медальона — нет и цепей. Он почти, что свободен.

Злая сила внутри меня умела долго выжидать, но потом захватывала в один миг. Я согнулся от боли, вцепился в цоколь какого-то здания, и на нем остались длинные царапины от растущих когтей. Город спал, но рядом кто-то был. Прохожий или бродяга, который отнюдь не спешил помочь. Я слышал приближающиеся шаги, но не слышал участливого вопроса «что с вами», не ощущал даже намека на то, что он встревожен моим затруднением.

Еще не убранный снег скрипел под чьими-то ногами. Вокруг нас сгущалась морозная ночь, а внутри меня бушевало пламя, целая бездна огня. Чья-то рука легла мне на плечо, но не с участием и без желания поддержать, напротив, так цепляется утопающий за того, кого хочет утянуть вместе с собой на дно. Что-то подобное я уже ощущал, когда меня держала рука моего бездушного наставника, твердо, несгибаемо, словно в тисках. Вот и сейчас мне казалось, что скрюченные пальцы какого-то бродяги оставили на моем плече отпечаток зла.