Дылда Доминга - Erratum (Ошибка) - 2 (СИ)

— К нему нельзя, — донесся голос привратника, но вслед за этим двери распахнулись и голоса переместились в его комнату.

— Кто посмел? — пророкотал Синглаф, вырванный из раздумий. Но махнул привратнику рукой, когда увидел высокую фигуру в запыленном плаще. — Уриэль? Чем обязан?

— Нельзя отгородиться от жизни в своих светлых хоромах, — предводитель “света божия” был не на шутку рассержен.

— Разве не так поступают монахи? — возразил Синглаф, рассматривая гостя и решая, стоит ли его изгнать немедленно за бесцеремонность.

— Таково их служение миру, — отозвался Уриэль, — и они не отступают от избранного пути и не отворачиваются от тех, кто им поручен.

— Не тебе об этом говорить, — едва не зарычал Синглаф, — ты хоть знаешь, сколько сил и света я в нее вложил? Она пришла ко мне, словно дитя, и я научил ее всему, что она знает. Но хватило всего лишь одной встречи со скверной, чтобы она обо всем позабыла и отвернулась от… света. — Уриэль ощутил, как светлейший едва не сказал “меня”. — И ты говоришь после этого, что отворачиваюсь я? А что мне делать, Уриэль? Принять ее и Падшего с распростертыми объятиями? Может, последовать за ними со всеми своими ангелами и пополнить поредевшие ряды, а? — Синглаф выговаривал свою боль, и Уриэль не мешал ему, стоя молча и отведя взгляд в сторону. “Свету божьему”, как никому другому, известны были колебания и сомнения, сколько раз они сами были на грани между добром и злом, и порой эта грань расшатывалась, и ангелы на доли секунды оказывались то за, то перед ней. Но последнее, что сделал бы Уриэль по отношению к оступившемуся — это оттолкнул его, чтобы тот упал наверняка. Нет — он протягивал руку, давая еще один шанс.

— Как вы не поймете на своих сияющих небесах, — глухо проговорил Уриэль, — что все совершают ошибки, и никто не идеален.

Синглаф встрепенулся, услышав крамольные мысли, чуть ли не те самые, с которыми откололся когда-то Падший.

— Как ты сме…

— Дослушай, — поднял руку Уриэль. — По крайней мере, ни мы, ни люди уж точно не идеальны. Ты знаешь, кто она? Она — человек.

— Среди нас есть люди, — холодно возразил Синглаф. — И Марк никогда не допускал ошибок.

— Да, здесь не допускал, — кивнул Уриэль.

— О чем ты?

— О том, что, будучи человеком, он не сразу пришел в монастырь. Он не родился в нем, он не был безгрешен.

— Но стал! — воскликнул Синглаф. — В этом и есть милость Его. Никто не отвергнут. Но единожды пришедший не отворачивается. Такова истина.

— Истина, — казалось, вздох Уриэля прозвучал устало. — В последней инстанции. — У него ничего не выходило. Ангел нисколько не смягчил Синглафа, тот по-прежнему оставался непреклонным. Где ему было понять их полутона.

— Тогда оставь ее с нами, — произнес Уриэль. — Все наши ей будут рады.

— Она уже была с вами, — сухо ответил Синглаф. — И чем это закончилось?

— Так что же тогда? Упрячешь ее в светлую тюрьму? Вновь посадишь в кокон?

— Нет, — Синглаф покачал головой. — Марк проводит ее на вторые небеса.

— Вторые небеса, — эхом отозвался Уриэль. — Конечно.

— Что ты понимаешь? — вскипел Синглаф. — Кто-то из твоих ангелов вонзал тебе меч в спину?

— Нет, — ответил Уриэль, — но и тебе она не вонзала. Я видел, как она проткнула свою грудь, чтобы спасти нас от невозможного выбора. — С горечью закончил он.

— Ты видел это? — не сдержался Синглаф, и в глазах его сверкнуло что-то невысказанное.

— Да, видел, — Уриэль опустил голову, словно разом постарев на несколько лет.

— Как это было?

— Как жертва. Тебе должен быть известен смысл этого слова лучше, чем мне. — Глухо проговорил он и развернулся на выход.

— Того человека больше нет, — произнес ему вслед Синглаф. — Ей дали новую жизнь. Все, что случилось с ней теперь, не имеет отношения к прошлому.

— Это ты так думаешь, — после этих слов двери за Уриэлем затворились.

11

— Они все счастливы? — Лили наблюдала за прогуливающимися и беседующими людьми в легких одеждах, и они ей казались одинаково безликими и совершенными.

— Это рай, — улыбнулась Леония. — Ты привыкнешь.

— Я понимаю, как тебе, — заговорщически подмигнув, продолжила она. — Я видела того мрачного человека, что тебя привел. Но у нас здесь все намного лучше, — она сделала ударение на слове “намного” и радушно улыбнулась Лили.

Леония была милой девушкой, но Лили ощущала себя чужой. Вторые небеса оказались пристанищем чистых душ, и прекрасные сады с благоухающими кустами дополняли непонятную Лили картину. Ни крылатых братьев с их трудами и монастырским укладом жизни, ни мечей и вечных сражений, как у света божия, и что самое страшное — огромная непреодолимая стена, отделяющая вторые небеса от остального мира. И все эти смеющиеся счастливые люди ликовали приходу каждого вновь прибывшего. Его или ее едва не носили на руках, поздравляли и умилялись, словно попасть за эти стены было величайшей победой.

А Лили хотела вниз. Прочь от этих стен, от сияния и райских кущей, во мрак боли и неразделенной тоски, чтобы подарить немного света, успокоить тревогу, утешить. В мир, где любая улыбка стоила тысяч здешних, любой проблеск — целого дня сверкающих облаков.

— Ты снова грустишь, — всплеснула руками Леония. — Смотри, а то придется тебя выселить за стены, — пошутила она, весело рассмеявшись. Только Лили шутка не показалась смешной — она наоборот едва не ухватилась за нее, как за надежду.

— А как попадают в город? — спросила она у Леонии. — Покажи мне врата.

— Не-ет, — протянула Леония. — Марк сказал, что ты не в себе, так что тебе нельзя к вратам.

— Но как попадают все эти люди? — Лили на самом деле не понимала, глядя на прогуливающихся и слыша тихий шелест их голосов.

— Через врата, все верно, — кивнула Леония. — Но их пропускают апостолы. Они сами были людьми и вправе решать, кто достоин, а кто — нет.

— И что же с теми, кто не достоин?

— Отправляются на первые небеса, — улыбнулась Леония, — размышлять и расти над собой.

— А те, кто совсем недостоин?

Глаза Леонии округлились, а затем она, наконец, поняла.

— О, — неловко вымолвила она. — Эти к нам не попадают вовсе. Они сразу отправляются вниз.

— Значит, те, кто в первом — не так уж плохи?

— Нет, они просто пока не достойны.

Лили ничего не могла с собой поделать, но ее лицо едва не дрогнуло от приторной слащавости рассуждений Леонии. И тем более она не могла понять, как кто-либо, будь он даже избранным, в праве решать, кто достоин, а кто нет. В ней пробуждался дух бунтаря. И все эти розовые кусты не внушали ей ни малейшей доли умиротворения, а взывали к буре.

— Какова моя роль? — без обиняков спросила она Леонию.

— О, вы так прямолинейны на седьмых, — улыбнулась девушка. — Создавать благость вокруг прибывших душ.