Александр Арбеков - О, Путник!

Я пришпорил коня и быстро понёсся по направлению к повозкам и каретам, искоса поглядывая на потускневшее мрачное небо. Следом тяжело поскакал БАРОН. У кареты меня ждала ГРАФИНЯ. Она выглядела крайне растерянно.

— Что это было, Сир? Такое я вижу в первый раз. Какая-то магия, настоящее колдовство. Но я во всё это принципиально не верю, вернее, не верила до сих пор! Теперь не знаю, что и думать. Странно всё это, непонятно.

— Ах, вы моя милая материалистка! Я тоже не верю, но что же делать, иногда приходиться менять своё мнение, или, вернее, корректировать его. И вообще, как кто-то, когда-то и где-то сказал: «Не меняют своего мнения только дураки и покойники!» Ладно, поехали дальше, дорогая моя, пора уже встретиться с вашим дядей. Что-то неспокойно у меня на душе. Ох, как неспокойно!

Мы продолжили свой путь. Я, задумавшись, некоторое время ехал вместе с притихшим БАРОНОМ в арьергарде, затем вернулся к карете. Забравшись в неё, я увидел, что ГРАФИНЯ была не одна. Рядом сидел ПОЭТ и, томно воздев очи к небу, декламировал какое-то своё очередное творение. При моем появлении он прервал чтение стихов, лёгким и почти незаметным движением несколько увеличил расстояние, отделявшее его на сиденье от девушки.

— Сударь, извините, что я вас прервал, — устало произнёс я. — Не изволите ли прочитать стихотворение сначала, оно кажется мне любопытным.

— Конечно, конечно, Сир, — поспешно ответил ПОЭТ. — Это произведение было написано мною, не поверите, на бумажной салфетке, всего за несколько минут, на давнем-давнем безумном пиру, в далёком-далёком осеннем городе. Оно посвящено одной прекрасной женщине, которую я очень сильно любил. Мы расстались, но отголоски той любви до сих пор живут в моём сердце. Я всё время вспоминаю ту даму, страдаю от разлуки с нею и поныне…

Я раздражённо и нервно поморщился, но в уголках прекрасных глаз ГРАФИНИ появились маленькие слезинки.

— А почему вы расстались с такой великолепной дамой? Ну, жили бы с нею в счастье и любви, и не тужили?! Рожали бы детей, наслаждались бы каждой минутой бытия. Человек вы талантливый и разносторонний, на пропитание всегда заработаете. Что же случилось? — устало спросил я.

— Увы, моя женщина меня бросила, Сир.

— О, как! Не ожидал, не ожидал… Такой красавец, такой умница, такой талант, такой дамский угодник, и, каков, однако, финал! Печально, весьма печально… Что же послужило причиной столь странного и жестокого поступка с её стороны?

— Причины, Сир? Привыкание — этот безжалостный наждак, стирающий былые ощущения на нет… Скука — эта сука, сидящая на цепи в одном и том же месте годами… Непонимание того, что было раньше совершенно очевидным, понимание того, что раньше было волнующей загадкой… Ну, а если говорить честно, то вёл я себя, как полный идиот! Был эгоистичен, самовлюблён, временами скуп, неуравновешен, неверен. Пил много. Потерять такую женщину! Так мне и надо, Сир! — ПОЭТ в отчаянии схватился за голову. — Кретин, идиот конченный!

— Ну вот, — это же совершенно другое дело! — весело воскликнул я. — Чувствую голос не юноши, а мужа! Честно, откровенно, как на духу! Молодец. В утешение могу сказать, что по земле ходят целые табуны таких же идиотов, как и вы, а один из них сейчас сидит перед вами.

ГРАФИНЯ и ПОЭТ после этих слов поражённо и потрясённо уставились на меня. Так, очевидно, смотрят на бриллиант, который при тщательном изучении оказался всего лишь искусно обработанным стеклом. В карете воцарилась глубокая тишина, если её можно было назвать таковой. Она, помимо нашей воли, как густое, сладкое, крепкое и терпкое вино разбавлялась лёгким пением птиц за окном, невесомым свистом ветра, размеренным цоканьем копыт, невнятными голосами людей, мягким храпом лошадей и тревожным биением наших неспокойных сердец.

— Ну, взбодритесь же, друзья мои! Мне бы ваши годы! — бодро и жизнерадостно начал, было, я, но вовремя остановился.

О чём это я? Мне, Бессмертному, рассуждать об их годах? Нехорошо как-то, неэтично. Кстати, а сколько мне лет?

Мои спутники, кажется, не обратили никакого внимания на сей неудачный пассаж. Сидели они неподвижно с печальными лицами, смотрели в окна кареты такими отрешёнными и пустыми глазами, что мне стало как-то не по себе. Да, народ необходимо взбодрить.

— Уважаемый ПОЭТ! — весело гаркнул я. — Не изволите ли прочитать нам своё только что упомянутое творение? Если оно мне понравится, а это бывает крайне редко, я вас вознагражу. Если нет — казню.

ПОЭТ встрепенулся, заметно побледнел, занервничал. ГРАФИНЯ возмущенно фыркнула:

— Сир, ну к чему Вы это!? Зачем так нервировать человека? Вы видите, в каком он состоянии!? Ему и без Вас плохо!

— Ха, ха, ха… Ну вот, моя главная цель достигнута. Я вас взбодрил, и славно. Все обрели нужный тонус! — весело произнёс я. — Ну, дружище, смелее, читайте ваше стихотворение, мы ждем!

— Как Вам будет угодно, Сир, — ПОЭТ слабо и печально улыбнулся и на одном дыхании продекламировал:

Некоторое время все мы молчали: ПОЭТ — нервно и отрешённо, я — задумчиво и тревожно, ГРАФИНЯ — печально.

— Хорошо, мне понравилось, — негромко произнёс я. — Вернее, не хорошо, а очень хорошо, талантливо! Да, я не стесняюсь в полной мере выразить свои чувства и эмоции. Зачем их сдерживать в этом неопределённом и непредсказуемом мире! Что будет завтра, чёрт его знает. Так живи, человек, полной жизнью и наслаждайся великолепием природы, улыбкой любимой женщины, изысканным вином, сочным мясом, великой музыкой и прекрасными стихотворениями!

ГРАФИНЯ посмотрела на меня каким-то грустным и отрешённым взглядом, в котором я вдруг почувствовал опустошённость и усталость.

— Так нет же, простая и счастливая жизнь, это же так просто! — нервно продолжил я. — Фи! Всё мы чем-то недовольны, чего-то нам постоянно не хватает, что-то не устраивает, копаемся в каком-то дерьме, выясняем отношения, которые в принципе смешны, банальны, скучны. Они, эти долбанные выяснения, абсолютно не стоят тех душевных сил, которые мы на них тратим. И всё это мы прекрасно понимаем, правда немного попозже, но, не смотря ни на что, — упорно выясняем, выясняем, выясняем… Зачем, к чему!?

Я обречённо вздохнул, изо всех сил тряхнул головой, вдруг что-то вспомнил, словно приподнял небольшой краешек глухого беспамятства, погрузился в бездны какой-то прежней, когда-то прожитой мною жизни. Воспоминания были неясны, тягучи, полны безысходности и отчаяния. Пустота, равнодушие и сожаления поглотили меня, и я внезапно понял, что вот-вот передо мною откроется долгожданная дверь в ту мою прошлую, загадочную и почему-то забытую жизнь. Вот-вот, ну же! Ещё одно усилие, ещё одно мгновение!