Rein Oberst - Чужой для всех. Книга 2

Фронтовики Вермахта, герои Вермахта ехали в отпуск в Фатерлянд. Им позволялось все. Им прощалось все. Они это право заслужили уже тем, что сражались на Восточном фронте. Тем более, исходя из доктрины, выдвинутой Геббельсом, каждый отпускник, независимо, женат он или холост, должен был в отпуске оставить после своего пребывания одного, двух, а то и трех зачатых Гансов. Родине требовались солдаты, чистых кровей. А их с каждым годом становилось все меньше и меньше.

В эту солдатско-сержантскую атмосферу разгула и веселия, царившую в простых солдатских вагонах отпускников, должен был попасть и новоиспеченный унтер-фельдвебель Степан Криволапов. Но, майор Ольбрихт не был уверен, что Степан дружно вольется в отпускную среду закаленных фронтовиков и будет признан ими своим. Несмотря на свой веселый нрав, Степан, как подметил Франц не единожды, был обидчив, стеснителен и порядком закомплексован и свои проблемы решал коротко, перо в бок. Предвидя возможный конфликт по пьянке, он, от греха подальше, взял своего верного русского 'камраден' под свою опеку и разрешил ехать в своем офицерском купе, занимаемым им одним по броне командира корпуса, хотя этот поступок противоречил уставу.

Насмотревшись в окно на унылые военные пейзажи, Франц, так как дело подходило к обеду, предложил Степану пойти в вагон-ресторан. Несмотря на военное время, немцы не отказывали себе в культурном отдыхе и спокойном продолжительном обеде, если позволяла обстановка. Здесь как раз был тот случай.

-Господин майор, — запротестовал сразу Степан, — какой из меня ресторатор. Не пойду. Я вилку никогда не держал в руках. Вместо ножичка финкой резать буду мясо. Я клоуном буду выглядеть. Вас опозорю. Не надо ходить в ресторацию, господин майор.

-Ты серьезно говоришь Степан?

-Еще как серьезно. Я же детдомовский, господин майор. Я вам говорил об этом, вы не помните. Мамку и батяньку красные комиссары расстреляли, когда я еще 'сиську' держал. Один я на свете, никого у меня нет. Тетка видать уже померла. Ни кола, ни двора. Вот вы меня подобрали. Благодарствую вам. Я же за вас глотку всем перегрызу. Вот так, — и Степан чиркнул ногтем большого пальца по своему горлу. — Рассудите сами,— с горячностью, свойственной его неуравновешенной натуре, убедительно продолжил он, — откуда политесу с деликатесом взяться? Порешили мамку и батяньку краснозадые. За что, спрашивается. А? Господин майор!

Франц посуровел, но не вступал в неожиданно завязанный разговор с Криволаповым. Пусть выговорится после стресса с патрулем. Это полезно. Он знал по себе. — Он собирался было уходить один в вагон-ресторан, но остановился, присел на мягкий диван дослушать причитания русского друга.

-Ведь после этого пошла моя жизнь по лезвию ножа, — закрутил вдруг витиевато фразу Степан, изливая свою душу командиру.— Не один комиссар уже пожалел на том свете, что встретился со мной. Я обиды не прощаю,— сказав так, Криволапов прищурил глаза, отливавшие в этот момент стальным отблеском, и посмотрел в глубину окна как, будто бы там, за окном, стояла глубокая ночь, и он кого-то там высматривал, готовясь к схватке. Но через несколько секунд он встряхнул своей чубастой головой, как бы отмахиваясь от наваждения и быстро меняясь в настроении, подарил Францу свою веселую, обаятельную улыбку, показав ему свои крепкие здоровые тридцать два зуба.

-Давайте вот здесь, разложим полянку, господин майор. Прямо в купе, — предложил, он. — Не откажите новоиспеченному унтер-офицеру. Отдохнем по-человечески, поговорим по душам, выпьем по чарочке, раз выпал нам такой фарт от судьбы и вы меня приютили в своем купе. Дорога ведь дальняя. Я запасливый, у меня все с собой есть. Да же самогон. Чистейший первач. Перед отъездом на рынке выменял на свои поношенные сапоги, мне к форме ботинки положили. Не первач — божья роса. — Глаза Степана горели лихорадочным блеском, в предвкушении приятного сабантуя. — Вот смотрите, — и он суетливо полез вниз за вещевым ранцем.

— Соглашайся Франц, сержант дело говорит, — вдруг заговорил мозговой передатчик голосом Клауса. — Степан твой друг, и его одного оставлять нельзя. Держитесь вместе. Свою чопорность задвинь подальше майор, здесь она неуместна.

-Хорошо Степан, — вдруг согласился майор Ольбрихт, — обедаем здесь. Накрывай, как ты сказал, свою поляну.

-Вот эта команда! Вот это командир! — Шумно хлопнул ладонями от удовольствия Степан и потер их в предвкушении обильного чревоугодия. — Айн момент, гер майор. Вы еще узнаете, на что способен Степан Криволапов.

-Подожди Степан выкладывать свои продукты, — остановил его Франц. — Они еще пригодятся тебе. Возьми угощение от командира корпуса. Достань мой чемодан.

Щелкнули замки и Одьбрихт, под удивленные взгляды Криволапова, выложил на стол деликатесы военной Европы: от испанских оливок и салями, до французского коньяка.

-Зер гут, зер гут, господин майор, — заглядывая через плечо офицера, восхищался продуктами Степан. — Вот это Европа, я вам скажу. Вот эта фарт. — У Степана засосало под ложечкой от запаха свиного балыка, и появилось легкое головокружение от вида баночки голландских шпрот.

Выделяемый поджелудочный сок немедленно затребовал, пиши для переработки.

-Вы идите, идите, погуляйте господин майор, — Степан выпрямился, отстранившись от Франца, предоставляя выход, — осмотритесь по вагону, а я сам приготовлю, не беспокойтесь и пробу сниму, как положено перед обедом. Будет все по высшему классу. Мама не горюй. Я же лучший профессионал детдома по накрытию столов. 'Битте шен'!

-Хорошо, хорошо, — удивился Франц, ретивостью своего младшего товарища. — Я тебе доверяю. Позовешь, когда стол к обеду будет готов.

-Не беспокойтесь.

Франц поправил на себе форму, взял трость и с достоинством вышел в коридор вагона...

-Господин майор, наш первочек попробуйте. От вашего Французского коньяка у меня одна сухость во рту и икота.

-Найн, найн.

Но захмелевший Степан, невозмутимо, не реагируя на отказ Франца, держа двухлитровый бутыль самогона, чуть подрагивающими руками налил ему и себе в стаканы слегка мутноватой, издававшей специфический запах, жидкости. — Пробуйте господин майор, труба зовет!

-Найн, — еще раз возразил Франц, но поданный Степаном стан взял и стал внимательно рассматривать через стекло сизовато-дымчатую жидкость. Есть, и пить уже не хотелось. Его клонило ко сну. — Франц, — вдруг застучали молоточки в его висках.— Ты выливай это пойло в мою половину мозга. Это же русское виски. 70 градусный первач. Достояние Советов. Пей, не отравишься дружище. Помни, у тебя две головы и два мозга. Чтобы их залить надо не одну бутылку виски осушить, — довольный своей рифмой, засмеялся в правом полушарии изрядно захмелевший Клаус.