Rein Oberst - Чужой для всех. Книга 2

— Молчать! Швайне! Швайне! — кричал он и, стараясь выслужиться перед комендантом, не жалея сил бил русских военнопленных. Его поведение послужило сигналом для штубе — эльтерстеров (старшие по отделениям, как правило, из уголовных элементов Германии). Они с садистским наслаждением, недолюбливая русских за их стойкость и жизнелюбие, также стали избивать военнопленных. Обессиленные и беззащитные люди кричали от дикой боли, падали полумертвые на землю. Отдельные из узников пытались увернуться от ударов, что еще больше злило уголовников, и те, доставая их, наносили им еще более серьезные увечья, выкрикивая оскорбления.

Пистер отступил на несколько шагов назад, чтобы лучше наблюдать за побоищем и, переговариваясь с гестаповцами, хлопал в ладоши, когда кто-то из заключенных падал от удара на землю. Для него это было привычным зрелищем. Эсэсовский конвой, блестя на солнце касками и автоматами, стоявший по периметру строя, ослабил собачьи поводки. Рвавшиеся вперед овчарки, почувствовав легкость добычи, яростно лая, набросилась на заметавшихся людей. Плотный строй заключенных дрогнул и стал сбиваться в огромную кучу. Душераздирающие вопли, лай, смех повисли над толпой обреченных. С некоторых мест послышалось грозное роптание: — У.... Сука...! За что?

В ответ — шелестящие автоматные очереди над головами узников и грозные окрики.

Ольбрихт на мгновение остолбенел. Он не знал, как поступить в этом случае. Он впервые столкнулся с лагерными порядками. Он понимал, что избиение палками русских военнопленных офицеров — неприемлемо в обращении с ними. Но он знал и другое, что такая жестокость была общепринятой нормой в концентрационных лагерях. Он не хотел своим либерализмом навлечь на себя внимание офицеров Гестапо.

У Киселева расширились зрачки от картины явного убийства русских офицеров. — Что это, господин подполковник? — сдерживая себя от гнева, тихо, задал он вопрос Ольбрихту. Но, тот был растерян, не зная, что предпринять. — Убивают наших людей..., — повторил разведчик. Но Франц молчал и бездействовал. От возмущения Киселев заскрипел зубами, сжал кулаки и, не думая о последствии своих действий, рванулся в бой. С яростью, выхватив 'Вальтер' из кобуры, он сделал два предупредительных выстрела в воздух. Затем стремительно подскочил к рослому оберблок — эльтерстеру и на глазах изумленных гестаповцев нанес тому резкий удар по голове рукояткой пистолета. Раздался хруст проломленного черепа, брызнула кровь. Старший по бараку вскрикнул и рухнул к его ногам.

— Отставить!!! Прекратить стрелять! — заорал Киселев на немецком языке. — Всем встать в строй! Пристрелю каждого за саботаж! — Его грозный окрик молнией пронесся над плацем. Эффект от неожиданной выходки офицера Вермахта был настолько велик, что толпа узников и караульные эсэсовцы притихли. Овчарки, заскулив, прижались к ногам поводырей.

Комендант лагеря на мгновение потерял дар речи. Он не мог поверить своим глазам и ушам, что здесь в Бухенвальде, в лагере смерти, в его вотчине, где он росчерком пера, простым взглядом посылал ежедневно десятки узников в крематорий, где любая его прихоть выполнялась мгновенно, какой-то майор из Генштаба отдал команду ему — оберфюреру СС.

— Майор...! — взревел в ярости, хватаясь за сердце, оберфюрер. — Я вас застрелю, мерзавец! Как вы смеете....?

Киселев, не обращая внимания на разъяренный визг престарелого, почти шестидесятилетнего коменданта, строевым шагом подошел к Ольбрихту и четко отрапортовал: — Господин подполковник! Это был провокатор. Мне пришлось вмешаться во избежание массового убийства отобранных для эксперимента русских офицеров. Я действовал строго по инструкции, выданной мне накануне.

Франц быстро оценил ситуацию, выйдя из состояния заторможенности. Он смекнул, что надо выручать русского разведчика, пока не одумались офицеры Гестапо и не схватили его за дерзость поступка. — Да, да, майор! Вы действовали правильно, похвалил он Киселева. — Господин оберфюрер, — Ольбрихт повернулся к коменданту, который все еще держался за сердце и, закатив глаза, как рыба хватал воздух ртом, — проверьте всех старших бараков и отделений. Среди них есть саботажники и предатели нации. Они чуть не сорвали нам задание, которое находится под личным контролем фюрера. Благодаря мужеству майора Шлинка эти мерзавцы были остановлены. Я требую их строго наказать. Всех отобранных русских офицеров отправьте в барак. — Ольбрихт бросил беглый взгляд на строй. Несколько узников было убито, они лежали в стороне. — Кроме тех, — он вздохнул с сожалением, — кого уже нельзя вернуть. Готовьте этап. На работы русских не посылать. Еды не лишать. Это мой личный приказ. Выполняйте!

Пойдемте, господин майор, — Ольбрихт указал Киселеву в сторону выходных ворот, — здесь слишком спертый воздух...

Два дня Ольбрихт и Шлинк просматривали личные дела русских заключенных, отдельных вызывали на беседу. С их помощью фильтровали совсем ослабленных и неблагонадежных для задуманной операции. Всего было отобрано триста семьдесят человек. Оставалось определить будущего командира штрафного батальона. Оберфюрер СС Пистер избегал встреч с гостями из Берлина и в их дела не вникал. Он согласился с превосходством положения подполковника Ольбрихта, тем более он чувствовал, что-то неладное с сердцем и старался не волноваться. Однако в последний момент перед их отъездом он вновь схлестнулся с Ольбрихтом. Главной причиной послужил беглец, о котором Ольбрихт не забывал. Франц интуитивно потянулся к нему. 'Возможно, это тот, кто ему нужен, как руководитель, как командир над отобранным батальоном, — подумал он. ' Ведь действительно, за все время существования концентрационного лагеря Бухенвальд из него никто не смог убежать. И здесь новая попытка. Сколько надо иметь силы духа и мужества, чтобы решится на такой поступок'.

Когда они отобрали людей, составили список штрафбата и подготовились к его эвакуации, Франц вновь напомнил коменданту о русском беглеце.

— Так он расстрелян, господин подполковник, — неуверенно произнес комендант.

-Это не может быть, господин оберфюрер. Я же вас просил оставить его в живых. Где его камера, ведите нас к нему.

-Перестаньте, господин подполковник. Зачем он вам сдался? Пользы от него никакой, он больной и тощий.

-Я сказал, ведите! — настоял на своем Ольбрихт. — Смелее. Я жду.

-Хорошо. Одну минуту. Дежурный!— Пистер поднял трубку прямой связи с дежурной службой комендатуры. — Срочно свяжитесь с расстрельным отделением. Я отменяю казнь русского беглеца. Что? Поздно...? Разберитесь, я иду туда. — Комендант медленно оторвался от трубки телефона, не глядя на Ольбрихта, вышел из-за стола, набросил на себя шинель, надел фуражку и тяжело ступая, вышел из кабинета. — Идите за мной, — на ходу позвал он офицеров.