Ясмина Сапфир - Вылечим всех!

И я замираю, глядя на детей. Наслаждаюсь, наблюдая. Кожей впитываю их беззаботность, их светлое тепло.

Святослав, мой малыш хватается за кегли перил крепкими маленькими пальчиками и упорно переставляя ножками, поднимается навстречу.

«Вот мама!» — повторяет звонко, задорно.

Звякает ключ в замке входной двери. Бзинн… бзинн… сообщает один замок. Вжик… вжик… вторит другой.

«Папа пришел!»

«Вот папа!»

Крики наполняют гостиную, а я встречаю усталого, но радостного мужа. Высокого, светлого, с темно-зелеными глазами и курносым носом.

И на душе становится еще теплее, еще солнечней.

Господи! У меня в родном мире осталась семья! А я… я… живу тут, работаю как ни в чем ни бывало!

А Рик! Имела ли я права давать ему надежду? Да вообще начинать новые отношения?

Из глаз покатились слезы. Вначале скупые, оцепенелые, они вдруг хлынули ручьями.

Я захлебнулась, задохнулась, сердце гулко застучало в ушах. Как я могла их бросить? Как позволила перекрестью отнять память о самом дорогом, самом важном? Почему оно так со мной поступило?

Я вскочила с постели в слезах, совершенно не понимая — где я и зачем.

В тишине дневного дома по-прежнему упоительно пахло деревом, из окон лился густой, приятный солнечный свет и прозрачными кляксами растекался по полу.

Где-то за окном вдруг запела птица.

И… в спальню вошел Рик. Минута, другая. Долгий взгляд синих глаз — понимающий, пронзительный… И… такая же долгая, тяжелая тишина навалилась на грудь. Я едва могла сделать вдох. А Рик продолжал стоять, как вкопанный, не отводя глаз и не смаргивая.

Казалось, он понимал, что случилось. Прочел в моем мозгу или как-то еще.

Я вскочила, бросилась на выход и услышала лишь глубокий вздох василиска. Полный отчаяния, тоски, боли.

Я притормозила, обернулась и снова встретила синий взгляд Рика. Больно защемило сердце.

Я чувствовала, что все неправильно. Уходить неправильно, а остаться тем более. Кожей ощущала — что-то здесь не так! Я что-то упускаю, и это что-то очень важное, неизмеримо ценное…

Я разрывалась между тем, что потеряла и тем, что приобрела. Сердце забарабанило в ушах, кровь бешено запульсировала в висках. Я рванула со всех ног. Побежала, побежала, побежала.

Рик не догонял, не преследовал, даже не окликнул. А я неслась, не чуя ног.

Только вперед, не оглядываясь. По мощеной дороге между разноцветными заборами и пестрыми коттеджами. Высокими с башенками, похожими на теремки из детских сказок, грубоватыми, почти квадратными, со скошенной крышей… И дальше, в низину — туда, где заканчивался поселок. По каменистой тропке, под гору, к смешанному лесу. Казалось, остановись я — и придется все осмыслить, притормози на секунду — и вернется боль.

В каком-то нервном перевозбуждении перемахивала я через поваленные деревья, уклонялась от острых веток, перепрыгивала овраги. Неслась напролом, все дальше и дальше в чащу.

И вдруг оцепенела…

Прямо передо мной, и сзади и спереди раскинулась черная паутина. Она мерцала, вздрагивала. Она была повсюду. Словно лес оплел невидимый, гигантский паук.

Нижняя магия! Я мало знала о ней, недостаточно изучила. Но отчетливо понимала — стоит лишь дернуться, шелохнуться — и меня зацепит.

Что сделает со мной это прикосновение? Я не знала… Подвластны ли энергодраконы чудовищным превращениям?

Ледяная волна прошлась вдоль позвоночника, холод опустился в желудок. Мне стало страшно. Очень. Я попыталась двинуться назад. Но нити окружили, пленили, запутались под ногами, над головой, вокруг тела. Даже нинзя не протиснулся бы, не зацепив хотя бы одну. И я замерла, не понимая, что делать дальше, как выбираться.

А затем, с нелепым опозданием пришли остатки воспоминаний… Уже совсем не такие радужные…

Потери… потери… потери… осколки жизней близких. Их вещи, которые я разбирала после похорон. Длинная, цветастая юбка дочери, в пол, с пятном от краски для волос на подоле. Небольшие деревянные фигурки, выструганные сыном. Медведи, лисы, тигры… и его последняя поделка… китайский дракон. Красивый, изящный, с почти живыми глазами…

Синие, истертые шлепки мужа… И пустота…

Я мало общалась с правнуками. Было так больно, так страшно осознавать, что они, единственные остались от тех, кого любила всей душой.

Я дорожила ими и страшилась встречи.

Боялась заглянуть им в глаза и увидеть чистые голубые глаза дочки, сына… Сказать что-то веселое и узнать на их лицах улыбку мужа, услышать в их хохоте звонкие смешинки внучек…

Но мы все же виделись… какое-то время. А потом потерялись и они. Мои далекие потомки переехали, и я осталась совсем одна. Долгожительница, которой больше незачем долго жить.

Я ходила на работу, просто потому, что так надо. Ела и пила, не ощущая ни вкуса, ни запаха. Приходила домой и тут же включала четыре телевизора, чтобы прогнать призраки, не чувствовать себя бесприютно одинокой…

Пока однажды не услышала «в голове» голос себе подобной, валькирии… Тогда мы все, долгожители вдруг научились общаться мысленно и почему-то решили, что принадлежим к одной расе. Ученые назвали нас валькириями за особенную «крылатую» ауру, а еще за то, что все мы были женщинами.

Подруги по несчастью предложили сходить к стене памяти…

И я нашла ее — черную, щербатую, сверху донизу испещренную именами тех, кого потеряли «почти бессмертные». Я обошла стену со всех сторон, утопая в тополином пухе, вдыхая сильный запах полевых цветов…

Вспоминала, встречала других, таких же и узнавала на их лицах, в их взглядах до боли знакомое выражение — странную смесь глухого отчаяния и робкой надежды.

Я бродила как неприкаянная, потеряла счет часам и дням, не хотела возвращаться…

И чудилось мне — душа очищается от тоски, бремя потерь уходит, остается лишь светлая память о близких и любимых — теплая, как уютный дом в зимнюю стужу.

Хочется жить ради тех, кого больше нет, храня в сердце их частички, сберегая в памяти их судьбы.

Ведь пока я помню — они со мной, они существуют.

И вот тогда таксист — косматый черноволосый вербер, которого я больше никогда не встречала — увезменя на перекрестье…

Я оказалась готова к новой жизни, к новой миссии и к новому будущему.

Черт! У меня ничего не осталось в старом мире.

Рик! Вот то единственное, что следовало ценить и беречь. Но я бросила его. После того как василиск почти умолял этого не делать и… попала в беду. Все правильно, все закономерно. Все справедливо.

Так мне и надо!

Ведь точно знала, мне говорили не раз — на перекрестье не попадают те, у кого есть, что терять в родном мире!

Только те, у кого не осталось ничего, никого, кроме самих себя, могут без собственного ведома пересечь невидимую границу.