Ричард Матесон - Где-то во времени

Мог бы остаться с Бобом и Мэри. Пройти курс лучевой терапии. Прожил бы еще несколько месяцев. Но я это отмел. Достаточно было им обменяться одним-единственным смущенным, страдальческим взглядом, какой почти всегда бывает у людей в присутствии умирающего. Я понял, что нужно это прекратить. Не смог бы день за днем выносить этот взгляд.

Эту главу я пишу, а не диктую на магнитофон. Как бы то ни было, плохую привычку я приобрел, готовя сценарии полностью на пленке. Для писателя вредно утратить особое чувство, когда записываешь слова на бумагу.

Диктовать сейчас не могу, потому что слушаю через наушники Десятую симфонию Малера; Филадельфийский симфонический оркестр, дирижирует Орманди [18]. Когда не слышишь звука собственного голоса, диктовать несколько затруднительно.

Да, Кук [19]проделал потрясающую работу. Звучит совсем как Малер. Может быть, не столь велико богатство оттенков, но это, несомненно, он.

Я знаю, почему люблю его музыку; только сейчас это понял. Он в ней присутствует. Подобно тому, как в этой гостинице живет прошлое, так Малер живет в своих произведениях. Сейчас он у меня в голове. Избитая фраза «Он продолжает жить в своих сочинениях» редко бывает уместной. В случае Малера это можно понимать буквально. В этой музыке присутствует его дух.

И вот финальный аккорд. К глазам неотвратимо подступают слезы, комок в горле, в груди поднимается буря чувств.

Было ли еще когда-то выражено в музыке столь трагичное прощание с жизнью?

Господи, дай мне умереть с Малером в душе.

Смотрю на лицо в зеркале. Лицо не мое, а Пола Ньюмена году этак в 1960-м. Так долго гляжу на него, что начинаю рассматривать его объективно. Люди иногда это делают – глядят на свое отражение, пока – раз-раз – на них не начинает смотреть какое-то незнакомое лицо. Иногда это лицо даже устрашает, настолько оно чужое.

Единственное, что заставляет меня прийти в себя, – то, что я вижу, как шевелятся губы Пола Ньюмена и он произносит слова, которые говорю я сам, – я это слышу. Тогда я понимаю, что лицо мое, хотя и не чувствую никакой с ним связи.

Мальчик, которому принадлежало это лицо, был красив. Слова эти звучали часто, он постоянно их слышал. И как же это на него действовало? Взрослые – даже незнакомые – ему улыбались и, рассматривая его ангельское личико, иногда гладили по белокурым волосам. Что еще? На него поглядывали девчонки. Как правило, искоса. Иногда и в упор. Маленький мальчик частенько краснел. Случалось, забияки разбивали ему до крови нос. К сожалению, мальчик слишком долго это терпел. Но однажды его загнали в угол и принялись так колотить, что даже у него лопнуло терпение, и он дал сдачи. Бедный парнишка не просил себе такое лицо. Он никогда не пытался воспользоваться им для своей выгоды. Повзрослев, он обрел некоторую уверенность, и забияки сменили тактику на менее откровенную.

Черт возьми, я вот сижу и разглагольствую о собственном лице. Зачем говорить от третьего лица? Это я, люди, Ричард Кольер. Очень красивый. Могу об этом говорить все, что угодно. У дверной скважины никто не подслушивает. Вот оно, мир. Да, да! И помогло ли это лицо парню за дверью? Спасет ли оно его? Сможет ли оно уничтожить коварную опухоль?

Ни за что. Так что в итоге лицо это бесполезно, ибо не в состоянии удержать владельца в этом мире хотя бы на день дольше отпущенного срока. Что ж, черви попируют на славу… Господи, какую мерзость я говорю!

Какую глупость и гадость.

Почти полночь.

Лежу в темноте, слушаю шум прибоя. Словно в отдалении стреляют орудия.

Это самые тяжелые часы.

Это место мне нравится, но скорей всего я здесь останусь лишь на несколько дней. Какой смысл задерживаться дольше?

Через несколько дней я встану утром и отправлюсь в Денвер и другие места на востоке. И в одно местечко на западе. Хватит распускать нюни, Кольер.

Четыре часа двадцать семь минут утра. Только что встал выпить воды. Совсем не нравится этот привкус хлорки. Жаль, что нет чистой питьевой воды, как дома.

Дома?

Семь часов одна минута. Попытался встать. Поднялся, оделся, ополоснул лицо, почистил зубы, принял витамины и прочее. Потом сразу же лег. Слишком сильно болит голова.

Досадно. Великолепный день – насколько я могу видеть, с трудом разлепляя глаза. Голубое небо, океан. Пустынный, освещенный солнцем песчаный берег. Прохладный бодрящий воздух.

Не могу говорить.

Восемь часов пятьдесят шесть минут. Патио нежится в лучах утреннего солнца, стоит тишина. Смотрю сквозь решетку на зеленые-презеленые лужайки с безукоризненно подстриженными кустами, прямоугольным кашпо в центре, фонарями с каждой стороны. Белые столы, стулья.

Поверх красной крыши гостиницы мне виден океан.

Девять часов шесть минут. Завтрак в Малом коронном зале. Черный кофе и кусочек тоста. Еще двенадцать гостей.

Здесь слишком яркий свет. Комната колышется передо мной. Входит официантка. Поле моего зрения заполняет дымка цвета лимонного желе. Не понимаю, зачем я сюда пришел. Мог бы заказать обслуживание в номере.

Еле живой человек с глазами-щелочками бормочет что-то в микрофон.

Позже. Не знаю, который теперь час, мне все равно. Снова лежу на спине. Затемнение сознания. Думаю, заснул. Или отключился.

Ух ты! Как низко опускаются самолеты! Только что увидел один из них. Что он делает – садится на пляж?

Должно быть, поблизости аэропорт.

Десять часов тридцать семь минут. Лежу в постели, просматриваю «Сан-Диего юнион». Не помню, когда купил газету. Наверное, был как в тумане. Хорошо, что вообще вернулся.

Газета издается сто четвертый год. Солидный срок.

Решил, что мне незачем быть в курсе мирских дел, но пока все по-старому. Пекин уже сидит у нас на шее. «Маринер-9» определил местонахождение горячей зоны на Марсе. В Сакраменто зарублен последний законопроект об охране береговой линии.

Перестань, Кольер. Можешь обойтись и без новостей дня.

Завтра новолуние. Это все, что тебе нужно знать.

Гуляю, вдыхая свежий чистый морской воздух. Восхитительный запах. Прохожу как раз под башней – как я выяснил, там, внизу, зал, называемый Бальным. Слева от меня олимпийский бассейн с голубой сверкающей водой. Вижу на другой его стороне сложенные шезлонги, кабинки для переодевания, столы для настольного тенниса. Повсюду пустынно.

Прекрасный день. Теплое солнце, голубое небо, пушистые облака.

Прохожу мимо теннисных кортов. Четыре женщины играют парами: вижу короткие белые юбки и гладкую кожу. Чуть поодаль виднеется пляж. Сотня ярдов до белого пенного прибоя.

Сейчас смотрю на массивное здание гостиницы с башней, напоминающей гигантский восьмигранный минарет с двумя рядами маленьких эркеров. Интересно, есть ли там смотровая площадка и пускают ли туда постояльцев?