Настя Ильина - Рецепт счастья [СИ]

Я исподлобья гляжу на мужчину, который уже промокает перекисью ватку и накладывает пластырь. Идеально ровно, лично я так не умею. От Яна приятно пахнет гелем или пеной для бритья, возможно лосьоном… Чем ещё пользуются мужчины? Я понимаю, что бесповоротно прониклась симпатией… Или, кажется, такое чувство называют «желание с первого взгляда»? Разве что становиться одной из сотни я не хочу… Да и Майи сейчас хватает выше крыши. Мы с мамой едва справляемся…

Наставник поднимает взгляд, прожигая им насквозь и одновременно гипнотизируя, и мы несколько секунд упрямо смотрим друг на друга. У меня перехватывает дыхание, в голове пульсирует мысль о поцелуе…

Мужчина резко поднимается на ноги, возвращает всё, что брал в шкафчик, а затем оборачивается и глядит на меня, стоя в дверном проёме.

— Сконцентрируйся на деле! Я скоро вернусь! — говорит он каким-то сдавленным голосом и уходит, а я не могу понять, что случилось.

Прошло, наверное, около двадцати минут, как Ян Теймуразович покинул лабораторию, но он так больше и не заглядывал. Понятно, конечно, что у него есть своя работа, которая за время совмещения должностей поднакопилась, однако чувство обманчивости никак не покидает. С другой стороны, когда начальника нет рядом, работается куда легче: нет давления, страха ошибиться и торопливости. Это противоречие заставляет меня задуматься: не слишком ли я стала полагаться на его помощь? Я словно жду его возвращения… порой поглядывая на часы в телефоне… Или всё от того, что приходится постоянно засекать время для фиксирования, а затем и окрашивания каждого мазка?

У меня получается успешно выполнить задание, правда, далеко не с первой попытки… Я ощущаю такую усталость, которая с каждой минутой становится лишь сильнее, как будто все запасы энергии в организме окончательно исчерпались. Голова идет кругом; слабость накатывает и лишает внимательности. Уже сбилась со счета: сколько испортила стекол — даже запаса крови едва хватило на эти три образца.

Секундомер на телефоне пищит, уведомляя об очередном законченном промежутке времени, и я вскакиваю на ноги. Достаю держатель со стеклом из красителя, ополаскиваю в раковине проточной водой, как наказал Ян: «пока струи воды не лишатся пигмента», только после этого вынимаю предметное стекло и кладу его к остальным подсыхать на сложенный во множество слоев бинт.

Теперь задание окончательно выполнено, а что делать с мазками дальше, Ян не упоминал.

Я замираю, раскрыв губы. Когда я стала называть его просто «Ян»? А вслух, надеюсь, так не ляпнула? Пытаюсь припомнить сегодняшние разговоры, но обрывки фраз едва помогают собрать картину воедино. А если не только сегодня? Если я не первый день так — так! — к нему — к начальнику! — обращаюсь?!

По спине проходит волна холода, заставляющая поёжиться.

В каком-то странном состоянии потерянности я возвращаюсь к рабочему столу, где красила мазки, и решаю прибрать за собой весь разведенный бардак. Складываю использованные предметные стекла в баночку с наклейкой «обеззараживание», заливаю емкость дезинфицирующим средством, после чего закручиваю крышку; все остальное, одноразового использования, бросаю в урну.

Ян Теймуразович возвращается в тот самый момент, когда я дезинфицирую поверхность рабочей зоны. Он оглядывает лабораторию, словно я могла её разгромить, кивает каким-то своим умозаключениям и лишь потом приближается ко мне.

— Как успехи? — спрашивает с нотками хрипотцы в голосе и затем прочищает горло.

— У меня получается, всё сделала, — говорю я, пытаясь не акцентировать внимание на том, что получалось-таки раз через три или четыре.

— Молодец… — отвечает он, не глядя на меня.

Он бегло осматривает результаты моих усилий и широким шагом идет к анализаторам.

— Ты не слышишь, как биохимический трезвонит? Один из реактивов закончился.

Я моргаю, не понимая, о чем зашла речь, и только после различаю фоновое попискивание. Мужчина садится на корточки и принимается копаться на полках в тумбе в поисках, видимо, реактивов.

Фокус зрения вдруг размывается, отчего я часто моргаю, но ничего толком не возвращается к норме. Голова начинает кружиться сильнее, а к горлу подступает тошнотворный ком. Я, тяжело выдохнув, пытаюсь поднести руку к лицу, боясь, что организм подведет в самый неподобающий момент; замечаю, как Ян поднимается, что-то говорит, обернувшись, но звуки соединяются в единый гул. Веки не слушаются меня и слипаются. Кажется, что ноги стали ватными, но я ощущаю, как чьи-то руки подхватывают меня… Перед глазами возникает чернота, а в следующее мгновение нос пробивает омерзительный запах нашатырного спирта, кружа бесконечно долго в пазухах.

— Что случилось? — спрашиваю я неродным, низким и скрипучим голосом.

Гляжу на Яна Теймуразовича, который хмурится и пронизывает взглядом.

— Это я у тебя должен спросить. Аллергия есть какая-то? Тебе здесь плохо? Почему ты сознание теряешь у стола?

Он говорит грозно, и мурашки бегут вдоль позвоночника. Я хочу извиниться, но вовремя вспоминаю слова мужчины о том, что извинилась уже сегодня наперёд, чем только доставила дополнительно проблем.

— Я не спала всю ночь… У ребёнка колики, — оправдываюсь, а в сознании бьется мысль «Вот и настал твой час, дур-ра!» почему-то смеющимся голосом брата.

— У ребёнка колики… — передразнивает Ян. — Боюсь, что ребёнок с коликами станет серьёзной проблемой при решении твоего будущего.

— Проблемой? — широко раскрываю глаза от испуга. Пытаюсь подняться, но тело, ослабленное, пока не слушается.

Вот вроде и готова была к такому исходу с самого начала, но обида, пульсируя, нарастает. Если бы не глупость брата, если бы не его новорожденная дочь, все бы у меня шло хорошо.

Мужчина встаёт на ноги и выбрасывает ватку в урну для отходов.

— На работе нужно работать, а не резаться и сознание терять, — с упрёком в голосе твердит Ян Теймуразович. — Тебе важно сконцентрироваться! Недосып негативно сказывается на организме.

— Клянусь вам: такое больше не повторится! — тараторю я прежде, чем успеваю обдумать и взвесить все. Аукнется ещё в будущем…

Как я вообще могу гарантировать это, если мамаша Майи не объявляется, а я всё, что о ней знаю, так это имя — Снежка… А папане ребёнок тем более не нужен. Жалко же племяшку в детский дом отдавать и на маму всю заботу не повесишь — у самой трудностей вагон и маленькая тележка!

Я поджимаю губы от обиды и смотрю на Яна Теймуразовича, который пытается игнорировать моё давление на жалость.

— Я отвезу тебя сегодня домой. Отоспишься… А завтра посмотрим.

Я киваю. Ничего не говорю. Просто сижу и киваю, стараясь подавить очередной приступ подкатывающих слез.