Джосс Вуд - Наша лучшая зима

— Я знаю Эрика с детства, он всегда был самым умным в классе и в колледже. — Калли нахмурилась. — Вообще‑то, он и в MIT один из лучших. Как ты мог ему помочь?

— Я не сразу стал официантом, Калли, — хмыкнул Мейсон.

— А кем ты был до этого?

— Разве ты меня еще не погуглила?

— Я предпочитаю получать информацию непосредственно из рук в руки.

Он бы предпочел передать информацию изо рта в рот.

— Приходи на свидание, может быть, расскажу. Калли прищурила глаза, и Мейсон кожей почувствовал прикосновение этого синего бархата. Он представил ее обнаженной на пляже: золотистое тело на золотистом песке, синие глаза, синее море, синее небо. Интересно, она когда‑нибудь загорала голышом? Или это пока стоит в списке ее заветных желаний? Он бы с удовольствием составил ей компанию. Но только после того, как впечатает ее тело в песок и доведет ее до двух или трех самых ярких оргазмов в ее жизни.

Калли собиралась спросить его еще о чем‑то, но Мейсон ее опередил:

— Скажи, а у тебя есть список заветных желаний? Там, случайно, нет секса с официантом? Секса по телефону?

Калли покраснела, не то от гнева, не то от смущения.

— Не твое дело.

Он уже собрался еще раз позвать ее на свидание, когда Калли дотронулась до ее руки.

— Это было больно?

Чертовски, но вряд ли ему стоит в этом признаваться. Так что он только небрежно дернул плечом.

Калли наклонилась над его рукой, чтобы получше разглядеть сложный полинезийский орнамент. Она медленно водила кончиком пальца по синеватым линиям, и от этого прикосновения по его телу прошла судорога.

— Какая интересная татуировка. У тебя есть еще?

Он усмехнулся.

— Не помню. Хочешь, вместе поищем?

Калли издала короткий смешок, который был немного похож на стон. Мейсону этот звук понравился.

Она откинулась на спинку стула, скрестила руки на груди и спросила:

— Что ты делаешь в пятницу вечером? Около семи?

Мейсон даже не пытался скрыть удивление.

— Ничего. Если хочешь пригласить меня в кино, потом на ужин, а потом в кровать, то я согласен.

Калли закатила глаза, и рот Мейсона дрогнул в улыбке. Как же ему нравилось дразнить ее!

— Я не имела в виду свидание, но…

Он затаил дыхание.

— У нас традиция: в первую пятницу декабря мы ходим на каток. Почему бы тебе и твоим мальчикам не присоединиться? Ты умеешь кататься на коньках?

Теперь он закатил глаза, но только потому, что как‑то неприлично в его возрасте проявлять энтузиазм по поводу катка.

— Конечно, я умею кататься на коньках! Но на всякий случай можно я буду за тебя держаться?

Калли нахмурилась.

— Ладно, но ты мне расскажешь, откуда ты знаешь математику.

— Ладно, но ты дашь мне поцелуй авансом.

— Ладно, но только в щеку.

— Ладно, но с языком.

— Знаешь, что я подумала: ты не настолько хорош, а я не настолько любопытна.

Мейсон наклонился к ней и посмотрел ей прямо в глаза.

— Знаешь, что я тебе скажу? Я хорош. А ты любопытна.

Калли была так близко, что он мог почувствовать запах кофе в ее дыхании и увидеть смятение в ее глазах. А он не спешил. Сперва он с удовольствием рассмотрел вблизи ее полные губы. Потом снова заглянул ей в глаза и, не поборов искушения, прикоснулся губами к ее щеке.

— Увидимся в пятницу.

— Ты — самый ужасный, грубый и невыносимый человек на земле.

Мейсон ухмыльнулся и пошел к стойке, зная, что Калли смотрит на его ягодицы, обтянутые кожаными штанами.

День определенно удался!

Мэтт постучал в дверь Ди‑Эй и, не дождавшись ответа, повернул ручку. К его удивлению, дверь была не заперта. Мэтт вошел и огляделся в сумраке комнаты.

Ее комната напоминала выставочный образец. Обстановка была дорогой и изысканной. Диван с грудой разномастных подушек. На низком кофейном столике стояла широкая низкая ваза, в которой плавали живые цветы. Рабочий стол в углу комнаты был в образцовом порядке. На полке над столом безупречно ровными стопками лежали журналы и файлы. Ничего лишнего, ничего личного. На самом деле, невозможно было себе представить, что кто‑то живет в этом глянцевом выставочном зале.

Это было так непохоже на живой и уютный беспорядок их гостиничных номеров. Одежда, до воскресенья валявшаяся там, где ее сбросили в пятницу, полотенца вперемешку с коробками от пиццы. Ди‑Эй говорила ему, что дома она была совсем другим человеком. Теперь он в этом убедился.

Мэтт заметил эркер с огромными окнами и развернутым к ним диваном. Он подошел к окну. В сгущавшихся сумерках был виден замерзший пруд в окружении зеленых елей. «Красивый вид», — подумал Мэтт, потом опустил глаза и увидел Ди‑Эй. Она лежала на диване, глаза ее были закрыты, по ровному дыханию Мэтт понял, что она спала. Он заметил, что ее лицо было бледнее обычного, а щеки — мокрыми от слез. Мэтт сел на пол перед диваном, уперся локтями в колени и стал смотреть на Ди‑Эй. По‑настоящему смотреть.

Она была так же красива, как обычно. Волосы были немного длиннее, чем на прошлое Рождество. Кажется, скулы выступали острее. Верхние пуговицы белой рубашки расстегнуты, и ему видна кружевная кайма бюстгальтера. Очень сексуально…

Мэтт заставил себя вернуться к ее лицу. Даже во сне она выглядела грустной.

Будто почувствовав, что на нее смотрят, Ди‑Эй открыла глаза. Пока Мэтт любовался шоколадным цветом ее глаз, она протянула руку и погладила его по щеке.

— Мэтт…

Он не удержался, наклонился к ней и поцеловал ее в щеку. Почувствовав на губах соленый вкус, он стал сцеловывать с ее лица слезы.

— Мэтт…

Это было мольбой и благословением, призывом и надеждой.

Мэтт поцеловал ее в губы. Они нуждались в этом. Не в разговорах или сочувствии, но в наслаждении, которое могли подарить друг другу.

Секс был их способом обрести равновесие, их гаванью, их тайным языком, их способом общения.

Ди‑Эй соскользнула к нему на пол. Он положил руки ей на плечи и немного отстранил, чтобы заглянуть ей в лицо. Остатки сна рассеялись, ее взгляд был полон желания.

— Поцелуй меня, Мэтт.

Это были слова, которые он ждал. Мэтт сдался. Он впился в ее губы, его язык переплелся с ее, он целовал ее так, будто хотел насытить голод, копившийся в нем целый год.

Ди‑Эй застонала, низко и громко.

— Ну же, Мэтт, я хочу, войди в меня!

Ладони Мэтта накрыли ее груди и нежно сжали их сквозь шелк бюстгальтера. Он отодвинул нежное кружево и обхватил губами розовый сосок. Ногти Ди‑Эй впились в его плечи.

Мэтт поднялся, взял ее за талию, поставил на ноги и крепко прижал к себе, давая почувствовать свою эрекцию.

Ди‑Эй стянула с него пиджак и теперь сражалась с рубашкой.

— Раздевайся, — шептала она, задыхаясь, — я хочу чувствовать твою кожу!

Она уже стянула с него рубашку и теперь целовала его грудь, шею, одновременно расстегивая ремень. И вот он уже стоял перед ней совершенно обнаженный. Ди‑Эй, едва дыша, смотрела на его прекрасное тело, потом обвила его руками и уткнулась лбом в его грудь.