Кейтлин Крюс - Дерзкое предложение [litres]

– С моим домом все в порядке, – возразила ему Шона с чуть большей горячностью, чем требовалось. – Я всегда была горда и счастлива иметь его.

– Я думаю, мы – ты и я – попытаемся предоставить тебе больше оснований для гордости. И намного лучшие условия для воспитания моего сына.

«Моего сына».

Шона прикусила язык. Что еще она может сделать? Ведь все это происходит с ней в реальности. Малак действительно вернулся и взял все под свой контроль. То есть сделал то, чего она всегда опасалась.

Контроль над ней. Над Майлзом. Надо всем.

Мужчина, которого она помнила с того вечера, когда ей исполнился двадцать один год, был очарователен. Но даже тогда она понимала, что за всей этой беспечностью и чувственностью скрывается твердый стальной стержень. Она видела много признаков этому. И тогда она заметила их несмотря на то, что он был с ней заботлив и добро.

А теперь в нем не осталось и намека на обаяние или доброту. Только сталь и приказной тон.

Малак не потребовал, чтобы Шона передала ему спящего Майлза, ни в машине, ни когда они прибыли на аэродром на берегу озера Поншатрен и сели в ожидавший их частный самолет с роскошными эмблемами королевского дома Халии.

Шона не понимала, что с ней не так, почему в его действиях и поступках она видит доказательства тому, что Малак… не обязательно хороший человек, но лучше, чем она себе представляла все эти годы, лежа без сна долгими ночами.

«Ты слишком жалостливая», – сказала она себе, но это не помогало.

И тем более ничего не изменило.

Оказавшись на борту частного самолета, который напомнил Шоне тот чрезмерно роскошный гостиничный номер, где пять лет назад она заварила эту кашу, Малак любезно проводил ее в одну из комнат и наблюдал своими темно-зелеными глазами, как она укладывает Майлза в кровать. Малак шагнул ближе, и Шона затаила дыхание, но все, что он сделал, – это встал у кровати и смотрел на спящего ребенка.

Своего сына, которого он никогда не видел.

Шона никогда не скучала по Малаку. Возможно, она и желала бы, чтобы все сложилось по-другому, но она никогда не скучала по нему. Не тратила время на мечты о счастливой семье, представляя Малака и Майлза, отца и сына, вместе. Это был еще один результат ее воспитания – она никогда не верила в счастливую семью, даже не была уверена, что верит в существование отцов. В ее свидетельстве о рождении в графе «Отец» был прочерк, и за восемнадцать лет, проведенные под опекой государства, она не встретила ни одного мужчину, заслуживавшего этого звания.

Было что-то особенное в том, как Малак смотрел на Майлза. А может быть, дело было в том, что они впервые втроем оказались в одном помещении – ее маленький мальчик и его родители.

У Шоны никогда не было такого опыта. Поэтому она не догадывалась, что именно об этом она и мечтала. Что именно этого она жаждала всем сердцем.

Когда она осмелилась поднять глаза, Малак обратил на нее свой непроницаемый темно-зеленый взгляд. И у нее возникло странное желание извиниться. Хотя она не понимала, за что.

Воздух между ними словно сгустился. То ли от избытка чувств, то ли от сожалений. О том, что потеряно время, что у маленького мальчика, который невинно спал между ними, отняли столько лет общения с отцом.

До этого момента Шона не понимала силу семьи, силу крови, пока не обнаружила, что тоскует по вещам, которых никогда не хотела.

– Малак… – Шона не знала, что хочет сказать.

– Мы немедленно взлетаем, – произнес Малак холодным и обвиняющим тоном. – А когда мы приземлимся, то окажемся в столице Халии. Полагаю, что для встречи с сыном это место не хуже любого другого.

Шона осталась в комнате, чувствуя себя разорванной на части. Не из-за того, что Малак забрал ее из привычной жизни. Дело было не в том, что он вообще появился и предъявил свои требования и нелепые претензии. И совсем не в том, что она не могла уснуть, хотя взгляд ее был стеклянный, когда она смотрела на гладкий потолок. Причиной было выражение лица Малака, когда он смотрел на Майлза.

Шона прожила всю свою жизнь, ни разу не любив другого человека. Так она и росла. Она полагалась на себя и никогда не верила, что любовь вообще существует. До появления Майлза.

Он появился на свет и раскрыл ее. Его рождение все изменило. Как будто всю жизнь она жила в маленьком темном домике с плотно задернутыми шторами на заколоченных окнах, а Майлз разбил их все и впустил солнце.

Шона знала, что выражает взгляд Малака. Она узнала его – взгляд, полный любви к собственному ребенку, которому нет равных. Это было похоже на сердечный приступ, который не убивает. На своего рода безумие. Все это она видела на его лице. И как бы горько ей ни было, она сомневалась, что сможет по-настоящему ненавидеть мужчину, который так любит ее ребенка. Так глубоко. Так искренне.

Шона еще не знала, что это для нее значит. Она не понимала, как ей жить дальше и преодолевать трудности – что бы ни случилось, – если у нее нет той мощной ненависти к Малаку, которая бурлила когда-то.

К тому моменту, когда они приземлились, а Майлз проснулся, все эти размышления и переживания ни к какому взвешенному решению Шону не привели. В результате, когда она выводила сына из самолета, то чувствовала себя уставшей после бессонной ночи и опустошенной. Сжимая ручку Майлза в своей руке, как у нее получалось, отвечая на волновавшие его вопросы, Шона выходила в новую жизнь.

Она никогда нигде не была. Родилась она в Новом Орлеане, там же ее бросили. Она думала, что и умрет в этом городе. Будучи очень практичной – она считала, что другое отношение к жизни приведет только к душевной боли и разбитому сердцу, – она давно перестала мечтать о том, чего у нее никогда не будет, и называла это качество лучшей чертой своего характера. Она гордилась тем, что никто не сможет причинить ей боль. Даже малейшую.

Она была непробиваемой.

Но в тот момент, когда они все вышли из самолета, все те мечты, о которых Шона старалась не думать, нахлынули на нее. К ней вернулись все те грезы, что роились у нее в голове, когда она ночами лежала без сна, свернувшись калачиком, чтобы не слышать звуков ужасного дома. Грезы о далеких странах и экзотических небесах. Грезы, которые поутру она упорно гнала от себя.

Шона никогда не видела такого неба, как то, что раскинулось перед ней, – необъятное и невероятно голубое и ослепительно-яркое. Такого неба она в жизни не видела. Здесь и воздух был другой, сухой, без влаги. Ландшафт, простиравшийся во все стороны, рифленый, как водная гладь, цвета обожженной глины, был пустыней. Вокруг не было ни болот, ни дамб, ни старых кривых кипарисов, покрытых испанским мхом, ни мутных рек, наполненных аллигаторами и тайнами.

Создавалось впечатление, будто находишься на другой планете.