Евгений Шишкин - Женское счастье

— Нет, не знаю, — вставила Тамара. — И знать не хочу.

Вставная реплика Софью не смутила.

— …Вот они теперь друг за дружкой бегают, следят. Эльвира говорит, ради ребенка поладили. Он, говорит, теперь эту Светлану к себе на работу устроил, никуда не отпускает. Как привязанные ходят. — Софья ненадолго прервалась. — А вчера, когда он в очередной раз документы забирал, про Спирина почему-то спрашивал. Увидеть его зачем-то хотел…

Тут у Тамары что-то обвалилось внутри, все на мгновение всколыхнулось перед глазами; стало душно и захотелось сразу выбраться на улицу, на воздух.

— Но твой Спирин в командировке. Это и к лучшему… Она, эта Курдюмова, такая эффектная, на нее мужчины поглядывали… — Софья повертела в воздухе рукой, изображая этим эффектность Курдюмовой, и с лукавой улыбкой безобидно и легковесно добавила: — Твоему Спирину, говорят, она тоже когда-то нравилась… Но это я так, к слову. Не принимай всерьез.

— Я пойду, — тихо сказала Тамара и, опираясь на спинку стула, медленно поднялась. Внешне получилось так, словно бы то, о чем рассказывала Софья, Тамару не заинтересовало, не особенно и касалось…

— Куда ты? Посидела бы еще. Можно и кофейку сообразить.

— В другой раз. На улицу хочу. На воздух, — сказала Тамара, взглянув на прощание на фотографию Курдюмовой.

— Побледнела ты, — забеспокоилась Софья. — Да ты не в положении ли? Я тут разболталась, а тебе, может…

Тамара не ответила, виновато улыбнулась:

— Нет-нет, все нормально.

Смеркалось. Купол неба снижался, накрывая землю первыми негустыми потемками. Улицы еще оживленны от движения людей и машин и полны звуков. Но для Тамары все отдалилось, все онемело: бесшумно катят машины, безголосо разговаривают друг с другом прохожие, беззвучной водой текут ручьи.

Она слышит сейчас другое: прежний свой разговор с Курдюмовым, возглас Светланы Курдюмовой из накрашенных губ «Ты представляешь?!», ироничную фразу Софьи о том, что теперь они «друг за дружкой бегают, следят…»

Всей правды, всех деталей Тамара, понятно, не знала, но она вдруг отчетливо поняла, что сыграла, быть может, роковую роль в жизни семьи из города Ясногорска, с улицы Дружбы, из дома девять, из квартиры десять. Поняла она и другое — что так, как они живут, она жить не хочет, а главное, уже не сможет: «друг за дружкой бегают, следят…»

И что же теперь делать? В университете про Курдюмовых уже знают. Приедет Спирин, и ему наверняка все откроется. Этот Геннадий Сергеевич еще и встречи с ним ищет… «Может, к бабке Люше сходить? — вдруг осенило Тамару. — Она вразумит, подскажет. Ведь и соль мне она дала. Если бы не соль, я и не подумала бы в Ясногорск ехать».

Но надежда на бабку Люшу скоро погасла. Не советчица она Тамаре. Она и раньше не советчица была… Разве могла бабка Люша, у которой и своя судьба поковеркана, чужую жизнь исправить?! С больной душой чужие души лечить? Не получится… Доктор должен быть здоров, чтобы браться за свое дело, — так Тамару еще в техникуме учили. Нет, бабка Люша Тамаре сейчас и вовсе не подмога.

Придя домой и не сняв пальто, Тамара вошла в комнату. На столе возле вазы лежали красные палые лепестки увядших тюльпанов, принесенных Спириным накануне, перед отъездом в командировку; рядом со столом, на спинке стула, висел с надломленным плечом серый рабочий пиджак Спирина; темно-фиолетовая помятая забытая сорочка валялась на кресле, рукав лежал на полу. Тамара забыла прибраться, и повсюду — какой-то заброшенный, чуждый вид. И, кажется, зябко, почти как на улице. Тамара села на краешек дивана, опять же не раздеваясь, будто чуть-чуть передохнет и пойдет дальше. Словно здесь, дома, не собиралась и оставаться…

Что же все-таки произошло? Зачем она поехала в Ясногорск, устроила заваруху? Тамара старалась поэтапно разобраться в том, как развернулась ее жизнь, подставив совсем не предвиденный уклон.

Хотела заговоренной солью отучить Курдюмову от Спирина — не вышло. Решила проучить ее через мужа. Проучила! Но чего-то не просчитала… Чего? Себя! Себя она не просчитала… Как там говорила Софья? Ход «вразрез» меняет всю картину. Но он и человека меняет в этой картине… Разве смогла бы она, неизменная, не обманутая Спириным, заново сойтись с Олегом?

За окном темнело. Фасады домов, занавешенные прозрачным туманом потемок, тускло озарялись зажженными, разбросанными по этажам окнами. Свет в окнах в теперешней мгле почему-то казался желтее и робче, чем обыкновенно. Казалось, не лампочки, а свечи горят в квартирах.

Тамара вспомнила длинную свечу на чайном столике у Олега, а потом — свечи в подсвечнике, в церкви, перед иконой Богоматери; неведанное ранее чувство тепла пришло откуда-то изнутри, из-под сердца…

Скоро Тамара поднималась по лестнице в маленькую удобную квартирку Олега. Волновалась, подбирала слова, которыми объяснит свой нежданный приход. В какие-то мгновения у нее появлялось необоримое желание тут же, с порога, высказать ему: «Спаси меня, Олег! Избавь меня от обмана, от моего страха… От Спирина, от Курдюмовых, от меня самой… Я была так доверчива и неопытна, что натворила много ошибок… Я больше не буду… Ведь и ты, и учитель твой Лу доказываете, что если любовь приносит кому-то зло, это уже не любовь. Любовь должна приносить людям радость. Вот и научи меня так любить…»

О будущем ребенке Тамара решила ничего не говорить. Если Олег от нее «без ребенка» не откажется, то с дитем станет любить еще сильнее и с разными Курдюмовыми впоследствии путаться не будет, а если и будет, то Тамара уже ученая, не заметит, да и измена от Олега — не то, что от Спирина, не тот случай…

Но никаких объяснений Олегу не потребовалось. Он открыл дверь, увидел растроганную Тамару, и ее искупительные слезы в глазах, вероятно, все объяснили ему; он обнял ее и смело сказал:

— Теперь я тебя никуда не отпущу…

Прошло несколько решающих дней этой затянувшейся слякотной весны…

Как-то поздним сырым вечером, от которого хочется поскорее сбежать под кров, на железнодорожном вокзале в ресторане, недорогом и давненько не ремонтированном, так что истрескались квадратные колонны в кремовом колере, сидел за пустым столиком офицер в чине капитана с эмблемами танкиста в петлицах. От безделья, в ожидании официантки, он вертел в руках фужер. Сбоку к столику подошел человек в сырых разбухших ботинках, в сером пиджаке и в темно-фиолетовой рубашке — невыигрышного тона.

— Можно? — негромко и равнодушно спросил он капитана.

— Пожалуйста, — без любезности отвечал военный.

Теперь они делили ожидание вдвоем. Молчали. Пришедший к беседе был пока явно не расположен: смурый, с потупленными глазами; в небритом лице измученность — вероятно, от дороги, пересадок, томления у билетных касс, от прочих вокзальных неудобств. Капитану не хотелось тревожить его вопросами. Молчали они и после того, как официантка в кружевном кокошнике и белом переднике, на поясе которого висела на леске бутылочная открывалка, приняла заказ. Первыми словами они перекинулись лишь под водку: сидеть напротив и пить поодиночке для русского человека не с руки. Они подняли налитые рюмки, кивнули друг другу.