Эдуард Снежин - Оторва: Страсть без запретов

— О чем думаешь? — спросил я.

— Какие у него ноготки!

— У кого?

— У Игоря.

— У Игоря? Это который был на Дону? — догадался я.

— Да. Розовые, перламутровые.

— Ты спала с ним? — захолонуло у меня.

— Это просто романтическая любовь.

— Вот так просто? — задохнулся я. — Ты и с Сергеем спала?

— С ним нет. Кстати, когда ты удрал, я сразу поднялась наверх и всю ночь проплакала! А наутро мы сразу уехали на Дон.

Я знал, что Лариса когда-нибудь расскажет мне подробности своих приключений на Дону. Но лучше бы молчала, не знаешь — не было.

— Больше я слышать не хочу ничего! — отвернулся я от подруги.

Жизнь текла весело, сумбурно и бесцельно.

Но кто знает, какая жизнь отвечает лучше сущности человека? Такая, разгульная — каждый день, как последний день Помпеи — или наполненная трудами, достижением поставленной цели, созерцанием природы, произведений искусства?

Иногда я задумывался над этим. Вспоминал, как в командировках — а ездил я часто — искал малейшую возможность посетить выставку, концерт, балетный спектакль, музей, картинную галерею.

Вспомнил, как оказался случайно один, на целых полчаса, в небольшом зальчике Эрмитажа, где были выставлены только две картины, две мадонны Леонардо да Винчи.

Мадонна Литта. Ее лицо очень напоминало мне лицо любимой тогда жены Татьяны. Сознание того, что это подлинник великого мастера, который, наверняка, излучает энергию его души, привело меня в экстатическое состояние. Казалось, мое собственное биополе соприкоснулось с посланием из далекого Средневековья.

Юная мать, склонившаяся над младенцем, представлялась мне идеалом добра и счастья — такое у нее лицо. Это ощущение усиливалось тем, как изображена мадонна — как бы вне времени и пространства, она парила в небесах. «Живописец познал божественное откровение, что вершиной мироздания является Любовь — чистая, не замутненная плотскими страстями. Девушка невыразимо красива, и эта красота вызывает стремление защитить ее, оберечь от посягательств».

В своей нынешней жизни, поглощенный сексуальным и алкогольным марафоном, я спрашивал себя: «Куда ушло то время высоких побуждений и гармонии в душе, вызываемой созерцанием Красоты?»

Я не замечал теперь ни причудливой игры красок в вечерних закатах, ни улыбок кудрявых облаков, подмигивающих с небес над гладью озера, ни таинственного шороха листвы над головой.

Все превратилось в желание отдаться очередному опьянению вином и распаленной похотью, обладанием сладостным девичьим телом.

Порой я просыпался ночью: из глубины мозга набегали полоски света и тени, укорачивающиеся по мере удаления, так что казались суживающейся полосатой пирамидкой. Пирамидка, однако, никогда не оканчивалась острым углом, обрывалась, но только благодаря паническому усилию сознания, запихивающему полосатую лесенку обратно в мозг.

Мне казалось, что, если пирамидка заострится, сознание мое схлопнется в точку, жизнь оборвется.

Просыпался я в таких случаях тяжело и долго приходил в себя.

Мой знакомый врач, с которым я поделился описанием замысловатых видений, однозначно заключил:

— Признаки алкогольного делирия, дальше появятся черти.

Я опять заключил с оторвой соглашение, на этот раз об ограничении потребления спиртного, к выполнению которого, впрочем, стремился один я. Здоровая, цветущая девушка алкала много и никогда поутру не страдала от перебора веселящей жидкости.

Я поделился с Фаукатом своими терзаниями.

Он был психологически и криминально образован, да и вообще, по отношению ко мне был душевным человеком, хотя со многими, по бывшей милицейской привычке, задирался.

Он понял все.

— Не лишены, не лишены оснований твои гуманные порывы. Но выбирай, как жить: или принуждать, — слышишь? — принуждать себя стремиться к высоким материям, или жить полнокровной жизнью, удовлетворять свои естественные желания. Что тебе надо? У тебя все есть: девчонка с роскошным телом, денег на выпивку хватает.

— Так просто? Что я, животное с рефлексами?

— А сущность человека на пятьдесят процентов наследуется этологически от животных, его дальних предков. И еще на тридцать закладывается в возрасте, когда ты ходил под стол и мечтал о сладкой конфетке.

— Так у меня отец был умный, главный бухгалтер крупного предприятия. И мама — педагог. Откуда дурная наследственность?

— Э, от родителей мало что передается по наследству. Главная составляющая сущности закрепляется повторением во многих поколениях. Кто твои предки, знаешь?

— Прадед и дальше из яицких казаков.

— Думаешь, они смотрели картины Леонардо да Винчи? Казаки — люди вольные, разгульные, так что не перечь своему наследству. Собственно, ради чего еще жить на этом свете, кроме секса и пьянки?

— Ладно! — как бы согласился я с Фаукатом, и мы чокнулись.

Однако не очень-то доверял я рассуждениям бывшего капитана милиции, сам он вел бездумно-разгульный образ жизни.

Один раз Фауката уже спасали в реанимации, когда, вдрызг пьяный, задрался он с мужиками в автобусе, а те выбросили его на улицу, на тридцатиградусный мороз.

Он сбежал из больницы на второй день, как только забилось сердце, и позвонил мне.

У него были синие, отмороженные уши и щеки. Не знаю, следовало ли пить с ним в этот момент, но он все равно сделал бы это с другими или один. По крайней мере, после выпивки, которую постарался ограничить, я наложил ему компресс с цинковой мазью на больные места и не ушел, пока он умиротворенно не уснул.

Стоял жаркий душный вечер с терпким запахом скошенного сена, проникающим через открытый балкон. Мой дом отделялся от проспекта широким газоном с зеленой травой, которую регулярно скашивали работники из службы благоустройства.

Лариса, как обычно, вежливо попросила гостей закончить вечеринку, и мы предались любовным утехам.

Она распласталась на тахте задницей вверх, сомкнула ноги и расслабилась. Теперь я полностью возлежал на ее теле, как на туго надутом резиновом матраце.

Это было невыразимое блаженство. Она повернула на бок зардевшееся юное лицо, необыкновенно красивое, из огромных глаз скатывались капли слез от боли и наслаждения, она искала еще большего слияния со мной, и я впился губами в ее припухший зацелованный ротик в ожидании улета в другое измерение пространства и времени.

Но неожиданно она вздыбилась и сбросила меня, вскочила ногами на тахту и прижалась спиной к стене.

Я понял — хочет меня спереди, тоже вскочил и вжал ее распятое тело в стену со всей силой.

Она закрыла глаза, обняла меня за плечи, оторвала ноги от опоры и повисла своей плотью на моем напряженном мускуле, его основанием я ощущал вздутую горошинку клитора. Это был затяжной поцелуй наших тел, слияние двух половых начал.