Екатерина Ромеро - Любовь под наркозом

Замираю. Что-то мне уже страшно.

– Одеяло убери.

Закусываю губу, но слушаюсь. Боль уже просто на грани.

Медленно тянусь к одеялу, и откидываю его, зажмуриваясь.

Боже, как мне стыдно! Кажется, даже дышать перестаю. Я же голая там. Совсем голая перед этим взрослым мужчиной.

Ну и что, что он врач! Он также и мужчина. Взрослый мужчина, от которого у меня почему-то сильно учащается дыхание.

Вздрагиваю, когда Кирилл Александрович подходит очень близко, и прикасается к моему бедру. Не больно. Буквально двумя пальцами в перчатках.

– Ножки шире немного. Не напрягай живот.

Преодолевая просто вселенское уже смущение, делаю, как он говорит.

Вскоре по телу проходит разряд оголенного тока, когда я чувствую, как к нежным складочкам промежности прикасаются умелые руки врача в перчатках. Что он делает, что…

– Аай! Больно. Больно!

Громко вскрикиваю, когда ощущаю, как анестезиолог одним махом вытащил мочевой катетер из меня. Сразу же замечаю, что болеть там стало меньше. Сглатываю. Смотрю на врача, жадно хватая ртом воздух.

– Чего ты кричишь? Не больно ведь. Страху было больше.

Доктор выбрасывает катетер, и снимает перчатки, а я быстро натягиваю одеяло, чувствуя, что щеки уже просто горят огнем.

Странно, почему я так реагирую не него…Он же врач. И, наверняка, ему вообще было все равно, что он ко мне прикоснулся.

– Жечь еще может немного, но болеть уже не будет.

– Спасибо…Вы могли не делать этого.

– Чтобы ты мне на всю реанимацию кричала от боли? Нет уж.

Сухо и холодно.

Поджимаю губы. Понятно теперь, зачем он сделал это. Чтобы я не тревожила других больных своими криками.

– Кирилл Александрович, спросить можно?

– Смотря что.

Он смотрит на меня строго, и я невольно сильнее натягиваю одеяло, стараясь защититься от пристального взгляда врача.

– Геннадий Петрович говорил, что я на операционном столе болтала. Я ведь ничего такого не сказала там? Мне почему-то кажется, я говорила что попало, и даже…в любви вам там призналась.

Невинно хлопаю глазками. Ну, а что? В адекватном состоянии я могла такое сказать только под действием сильных препаратов, и уж точно не при первой встрече с мужчиной.

Я вообще не влюбчива. Ну, по крайней мере, до сих пор не влюблялась ни в кого.

Врач смотрит на меня, и после я впервые вижу, как он улыбается. Мамочки мои.

Боже, какой он…красивый! Лучезарная улыбка просто. Такая, от которой колени бы подогнулись, если бы я сейчас стояла перед ним.

– Тебе не кажется.

Сердце пропускает пару ударов. Что я наделала?!

– Простите, я не…

– Все нормально. Ты была под препаратами. Мне пациенты и не такое на операционном столе выкладывают. Один как-то номер карты продиктовал. Не бери в голову, малышка.

Обнимаю себя руками. Почему-то мне теперь еще более неловко перед ним.

“Малышка”. Произносит так, словно я ребенок. А я не ребенок! Мне восемнадцать, вообще-то, уже. Интересно, а ему сколько…На вид он взрослый мужчина.

– Спасибо.

Доктор входит, а я нервно тереблю край одеяла.

Видимо, это все же был не сон, и я реально молола черти что на операционном столе.

Становится мега неловко уже перед ним.

Этот мужчина уже видел меня всю голой, а я ему в любви призналась. Да уж…

И еще. Я не заметила обручального кольца на безымянном пальце Кирилла Александровича. Получается, он что, не женат? Так, чисто интересно.

***

Сегодня Загорский был на сутках, и делал обход. Как обычно, реанимация шла первой по очереди. Смена медсестер как раз сменялась, и он в очередной раз увидел, как они строят ему глазки. Конечно, это было приятно, но за годы работы Кирилл уже адаптировался к подобному вниманию, и попросту его игнорировал.

Из самого конца коридора он услышал сдавленные крики, и сразу направился туда.

Ромашкина Ляля. Звуки исходили из ее палаты.

Та, чудная девочка, и немного с прибабахом, как казалось Кириллу. Он запомнил ее голос еще с операционной. Очень тонкий и ласковый, завлекающий, но сейчас срывающийся от криков.

Загорский вошел в палату, и увидел пациентку на кровати. Ляля лежала с закрытыми глазами, и что есть сил, сжимала простынь пальцами, что те аж белели.

Он понял, что ее что-то беспокоит, хотя девчонке по-любому должны были колоть еще обезболивающее каждые четыре часа.

Пациентка выглядела измученной. Она часто дышала, и грызла свою нижнюю пухлую губу, что не могло не привлечь внимания Кирилла.

Конечно, он был врачом, и прекрасно знал про врачебную этику, но то, что одновременно с этим он был мужчиной в расцвете сил, никто не отменял.

Когда услышал, что у нее с катетером беда, удивился, почему она терпит, и главное, не хочет, чтобы он помог. Только через секунду понял, в чем тут дело.

Девочка жутко стеснялась, судя по тому, какими пунцовыми стали ее щеки, и как сильно она теребила одеяло, когда предложил ей помощь.

Ляля до последнего упиралась, но после все же согласилась, чтобы он помог с катетером, да и медлить с этим точно было нельзя. Загорский прекрасно понимал, что у нее уже воспаление началось, и дальше было бы только хуже.

Кирилл вымыл руки и одел перчатки. К тому моменту его пациентка все еще лежала, укрывшись одеялом чуть ли не до самых ушей.

Когда же одеяло убрала, он увидел плоский живот, худые красивые ноги, и голую промежность. Все было очень аккуратно, и Загорский не мог не заметить, что девушка была красивая. И там в том числе.

Осторожно прикоснулся к ее складочкам и, стараясь действительно не смотреть туда, куда не надо, вынул катетер.

Да, процедура не из приятных, но так нужно. Оставь он катетер до утра, у Ляли были бы куда более серьезные проблемы в виде температуры и жуткого воспаления, что у точно ей не было нужно.

Пока делал эту незамысловатую процедуру, невольно отметил, что Ромашкина сначала покраснела, а после задрожала от одного только его прикосновения. Очень чувствительная, но уж больно молодая.

Да чего уж там, юная. Глаза квадратные, дышит часто. Про парней, видать, точно не врала. Ясно с ней все.

Малолетка, хоть и красивая. Глаза, как блюдца. Перепуганные, серые. Губы пухлые. Лицо кукольное.

Повезет же кому-то лет так через пять, когда она поспеет.

Загорский снял перчатки, и вышел из палаты. У него было еще, как минимум, пятнадцать пациентов, которых он должен был обойти за дежурство.

Следующим утром я просыпаюсь от дикого голода. Еще никогда в жизни такого не было, но сегодня это именно так. Господи, я голодная, как зверь, и очень хочу пить. Жду не дождусь уже, когда меня переведут из реанимации, так как, честно говоря, я вообще не понимаю, почему меня сюда поместили.

Кроме моего голода и отсутствия одежды есть еще одна проблема – мои волосы. Хоть они и были заплетены в тугую косу вчера, сегодня все распустилось, и без расчески, наверное, я похожа на домовенка.