Анна Рожкова - Шалость: сборник рассказов о любви

Изредка мы навещали Черновых. Собирались все соседи, веселились, дядя Боря играл на баяне, тетя Люся пела. Штор не было, окна занавешивали одеялами. Но это не омрачало радости новоселов. Дом, в отличие от нашего старого, дышал свежей краской, во дворе тут и там валялись остатки строительного мусора. После таких походов мама становилась еще мрачнее, часто плакала. Так пролетели два года. Два года одиночества и пустоты. Нам и семье сверху каким-то чудом выделили по квартире. Совсем в другом районе. На мамино лицо вернулись краски, взбодрился отец. Теперь Черновы навещали нас в новом доме.

На смену тихим и мирным восьмидесятым пришли лихие девяностые. Тетя Люся попала в струю. Окончила курсы бухгалтеров, открыла собственный офис, занялась регистрацией новых фирм, которые росли и множились в новой России, как грибы после дождя. «Зашибала хорошую деньгу», купила Ромке машину. Он стал ее личным водителем. Ошалев от легких денег и свободы, тетя Люся начала выпивать, дальше – больше. Наше общение с Черновыми сводилось к редким поздравлениям на праздники.

Отгремели весенние грозы, мелькнуло жарким хвостом лето, унеся с собой знойные страсти, желтеют в альбоме фотографии трех карапузов в хэбэшных, стоящих колом трусиках, снег густо припорошил волосы. Вместо старого дома высится многоквартирный «муравейник», стоит в руинах санаторий. Давно уж нет тети Люси с дядей Борей, давно уж покоятся в земле мои родители. Ванечка осел в первопрестольной, создал семью, развелся, создал вторую. Ромка похоронил супругу, вырастил двоих сыновей. Я с мясом оторвала от себя мужа, с рук на руки передала другой… чужой. Уж давно отболело. Моя неугомонная дочь в поисках лучшей жизни забралась за океан. Общаемся в основном по «скайпу», лететь далеко, да уже и здоровье не то. Иногда подходит внучка, лепечет что-то на ломаном русском, тут же исчезает. Последний раз дочка и вовсе прилетела одна.

– А Элизабет где?

– Да не смогла прилететь, – отмахнулась дочь.

Только ближе к отъезду призналась – не захотела бойфренда оставлять.

– Ну, надо же, – возмутилась я. – Это в пятнадцать-то лет. Вот мы с твоим отцом…

– Мам, не начинай, – поморщилась дочь.

И так обидно стало, прям до слез.

***

За эти годы Ромка то возникал в моей жизни, то вновь пропадал. С его супругой мы не поладили. Даже на свадьбу не пригласили. Только родителей моих позвали. Да не очень-то и хотелось. Хоть… ну да, хотелось. Приревновала его ко мне, что ли? Кто ж теперь знает, как оно там было, столько воды утекло.

***

Встала рано, до рассвета, взяла заготовленную рассаду «анютиных глазок», очень уж их мама любила, ведро, лопату, отправилась на кладбище. Пока доберешься. К обеду из-за туч выглянуло солнце, стало жарко. Пока вскопала, пока рассаду высадила, пока за водой в другой конец кладбища сгоняла – умаялась. Села передохнуть, тыльной стороной пот со лба утираю. Вдруг вижу – Ромка, что ли, идет. Бодренько так идет, цветочки в руке несет. Наверное, к Надьке, супруге своей, собрался. Я помахала рукой. Подошел, сел рядышком.

– Как жизнь?

– Жисть – держисть, – пошутила я. – А ты куда такой нарядный? – Я оглядела его отглаженный костюм, белую рубашку. – Никак свататься собрался? – засмеялась.

Ромка оробел, заерзал. У меня аж дыхание перехватило.

– Вот дурак старый, – я шутливо толкнула его локтем.

– А почему нет, жизнь-то продолжается.

– Да какая уж там жизнь, – отмахнулась я, – то тут, то там болит, разве это жизнь?

– Жизнь, Машенька, жизнь.

Повисла неловкая пауза.

– А помнишь, – Ромка назвал наш секретный код от двери в мир детства. И вот уже рядом со мной сидит угловатый вихрастый мальчик в очках с заклеенным лейкопластырем «глазом».

– А как ты узнал, что я здесь? – вспомнила я, когда мы прощались у подъезда.

– Так соседка сказала, – Ромка сунул мне в руки подвявшие за долгий день тюльпаны и, насвистывая, пошел своей молодцеватой походкой.

То ли от солнца, то ли от переутомления, у меня разболелась голова, поднялось давление. Я выпила таблетку, прилегла на кровать, положив на лоб смоченное в растворе уксуса полотенце. «Вот так помру, а никому и дела нет». И так стало себя жаль. С трудом дотянувшись до очков и телефона, дрожащими пальцами набрала Ромкин номер.

– Приезжай, – прошелестела в трубку.

«Ой, а что это я лежу? Разве так гостей встречают?» Я отбросила полотенце, побежала на кухню, замесила тесто. После зашла в ванную, побрызгала в лицо холодной водой, внимательно посмотрела на себя в зеркало, провела щеткой по седым волосам, подкрасила губы.

– А Ромка-то ведь прав, сто раз прав. Жизнь продолжается, – и я лучезарно улыбнулась своему отражению.

Я задремал. Звуки проникали в сознание, словно сквозь толщу воды. Вот протяжно скрипнули ворота, впуская повозку. Вот, кряхтя, слез с козел извозчик, запер за нами и взобрался назад.

– Ну, пошла, – он тронул поводья, старая кляча заржала, и колеса загремели по щебню.

Я с трудом разлепил глаза. День клонился к вечеру. Раскидистые ветви платанов смыкались над головой. Густая листва дробила лучи заходящего солнца, соткав на подъездной аллее причудливый узор. Я затаил дыхание, боясь спугнуть волшебство момента. Когда деревья расступились, взору открылся небольшой аккуратный особняк.

– Ну, наконец-то, а то мы все ждем-пождем, – горничная Катя вытерла о передник руки и стала споро накрывать на стол. – Устали, небось?

У меня не было сил, чтобы ответить. Дорога оказалась утомительной. Я страшно вымотался и проголодался, меня то и дело клонило в сон, глаза закрывались.

Я отужинал холодной говядиной с хлебом, и Катя проводила меня в мою комнату. Раздевшись, я задул свечу и упал на кровать, тут же забывшись глубоким сном.

На следующий день я чувствовал себя значительно лучше, сон вернул мне силы и бодрость духа. Подойдя к окну, раздвинул портьеры. Утреннее солнце тут же затопило комнату. День обещал быть прекрасным. Я с удовольствием распахнул створки, вдохнул свежий, сохранивший ночную прохладу, воздух.

– А ну слезайте. Сейчас же. Ах вы, негодница! – Женский голос старался казаться строгим.

Я выглянул на улицу. Мое окно выходило в сад. На вишневом дереве сидела девушка. Она заливисто смеялась над попытками Кати согнать ее с дерева. – Ну, погодите, барышня, все папеньке расскажу!

– Катя, ну не будь такой занудой. Уже слезаю. – Девушка вытерла перепачканные вишневым соком губы и сноровисто слезла с дерева. Она явно проделывала это не в первый раз.

Оказавшись на земле, девушка вскинула голову. Я отпрянул от окна. Стало неловко, будто я нарочно подглядывал, и меня застали за этим постыдным занятием.

Покончив с утренним туалетом, я спустился к завтраку. Катя накрыла мне за отдельным столом. Вся прислуга уже позавтракала и приступила к своим обязанностям.