Хельга Делаверн - Птенчик

«Гнусные тётки» – они же подруги матери – сидели в гостиной, и Риккардо, поздоровавшись, затих в прихожей. Он покорно ждал, когда женщины подлетят к нему, потреплют за щёку, скажут матери «какой красивый мальчик» и, испачкав его лицо губной помадой, вернутся на диван.

Данный ритуал повторялся еженедельно, но лишь однажды Риккардо был рад их видеть: когда заболел ветрянкой. Мысль, что они будут биться в лихорадке, а после покроются прыщами и начнут чесаться подобно бродячим собакам, грела ему душу. Он бросился к ним навстречу, едва женщины переступили порог дома: долго и крепко обнимал их и поцеловал каждую из них дважды, за что получил сравнение с маленькой обезьянкой, обезьянкой, чья прелестная мордочка обезображена сыпью, которая им, к счастью, не грозит; все гостьи переболели ветрянкой в детстве.

Разочарованию Риккардо не было предела.

Почесав затылок, он поздоровался ещё раз. Одна из женщин обернулась, махнула рукой, что Риккардо воспринял, как «не мешай», и вновь впилась взглядом в его мать, которая что-то рассказывала, смешивая английский и итальянский языки.

Пока Риккардо гадал, нужно ли приветствовать их в третий раз, мать пожаловалась на мужа, променявшего супружескую спальню на гараж. «Аурелио пропадает там часами! – возмущалась она.– Не гараж, а чёртово святилище!».

Святилище – слово, превратившее любопытство в навязчивую идею.

В семье Риккардо действовало два неукоснительных правила.

Первое – «семья превыше всего» – появилось в двадцатые годы, когда Бенитосы занялись бутлегерством [1], а деньги, особенно большие и незаконные, портят людей, и члены семьи начали, как выразился отец, крысятничать и доносить друг на друга. Подростком Риккардо спросил его, примыкала ли их семья к какой-либо мафии – к итальянской или к американской: промышлять контрабандой алкоголя, продержаться на ней до отмены Сухого закона и не попасть за решётку могли одни мафиози. Но отец отшучивался: у мафии есть омерта [2], а у Бенитосов только честное слово, так что нет, их семья никогда не была связана с мафией. Риккардо сделал вид, что поверил отцу: он не видел никакой разницы между омертой и первым правилом.

Второе правило – «помни о своих корнях» – появилось, когда первый Бенитос, обосновавшийся в Деренвиле, наказал сыну поступить так же, как когда-то поступил он сам: жениться на итальянке. Из поколения в поколение предки Риккардо возвращались на историческую родину, где выбирали супруга примерно по тому же принципу, по какому выбирают лошадь – по чистокровности. Если родственники потенциального кандидата хотя бы раз вступали в брак с представителем другой национальности, такой кандидат не рассматривался. Бенитосы тщательно проверяли родословную будущих членов семьи; их настырности в брачном вопросе позавидовали бы даже индуистские астрологи, составляющие гороскопы жениха и невесты, но однажды Бенитосы всё-таки ошиблись.

Отец рассказал Риккардо презабавную, на его взгляд, историю, как прадед Риккардо привёз в Деренвиль жену, а потом отправил её обратно в Италию, когда выяснилось, что её бабка была замужем за англичанином. «Он два месяца молился, чтобы их брак прошёл без последствий для нашей семьи,– сказал отец.– Хорошо, что они вовремя развелись. Хорошо, что твой прадед не успел наделать глупостей. Запомни, Риккардо, мы американцы только по документам, по крови мы – итальянцы».

Риккардо пожимал плечами. Итальянцем он чувствовал себя раз в год, когда на летних каникулах навещал родителей матери в Сицилии.

Джузеппе и Перла Монретти жили близ Катании в просторной усадьбе, снискавшей в провинции славу «пчелиного улья». Многочисленные родственники, друзья и соседи заглядывали на минутку перед завтраком и прощались с хозяевами после ужина, некоторые ночевали в комнатах для гостей, а утром всё повторялось.

Риккардо не помнил дня, чтобы дом пустовал.

Женщины собирались на кухне за обсуждением пирога, а через полчаса ругались и гремели посудой; усадьба наполнялась запахом готовящейся выпечки, и к обеду подавали сразу «тридцать шесть ложек» [3] и ещё «двадцать четыре» к полднику, потому что каждая синьора была уверена: её рецепт – единственно верный.

Мужчины занимали гостиную, где обсуждали спорт и политику, пили домашнее вино и громко смеялись, иногда прикрикивали на жён и дочерей, чтобы те вели себя тише. Говорили исключительно на итальянском.

Маленький Риккардо бегал от одних к другим. Мужчины, не прерывая разговор, трепали его по волосам, а женщины ласкали его худое лицо, восклицая: «Bel ragazzo! Bel ragazzo!» [4]. Получив от них что-нибудь вкусное, Риккардо возвращался к мужчинам, и тогда какой-нибудь дядюшка под всеобщий смех вытирал ему белые от муки щёки носовым платком, и Риккардо сидел с ними, пока в гостиной не появлялся Джузеппе, от которого он прятался на кухне. «Bel ragazzo! Bel ragazzo!» – восхищались женщины и вновь угощали мальчика, но как только Риккардо слышал, что дедушка ушёл, он менял местоположение.

Джузеппе Монретти – семидесятидвухлетний итальянец, опиравшийся при ходьбе на трость, – впервые увидел младшего внука, едва тому исполнилось два. Понаблюдав за играющим с кошкой Риккардо, Джузеппе сказал дочери: «Слишком спокойный для мальчишки, тихий. Больной, что ли?». Она, промучившаяся со схватками двое суток, и, оказавшаяся после родов в реанимации, впала в истерику и обвинила отца в нелюбви к Риккардо. «Ты его не любишь! Не любишь! – рыдала она.– Не любишь, потому что он сын Аурелио!». Джузеппе усмехнулся: «Можно подумать, что первенцем тебя обрюхатил кто-то другой». Она расценила слова отца как признание: ни к одному из её сыновей он не испытывает тёплых чувств.

Апельсиновый сад Монретти погружался в воду. Рыдали все: мать, решившая, что Джузеппе презирает своих внуков, Перла, жалевшая дочь, Риккардо, получивший по голове от кошки за то, что схватил её за хвост, старая такса, и та подвывала, прижавшись к ногам хозяйки.

Джузеппе закурил.

«Я ненавижу твоего мужа, – сказал он и все рыдания разом прекратились.—Я ненавижу твоего мужа, потому что не считаю его мужчиной. Мужчина, – настоящий мужчина, а не тот, кто родился с членом, – никогда не подвергнет свою семью опасности, а твой муж занимается этим каждый день. Каждый день я сижу в этом плетёном кресле, в котором сейчас сидишь ты, и думаю: живы вы или нет. Я не хотел отдавать тебя за него замуж, но ты так просила, так страдала, и я сдался. Ни дня не прошло, чтобы я не пожалел о своём решении. Но это твой выбор, твоя семья и твоя ответственность. Я обещал не лезть в ваши отношения, и я в них не лезу. Я ненавижу твоего мужа, но их, – Джузеппе посмотрел на Риккардо,– их я люблю больше родных дочерей, а у тебя хватает наглости говорить мне, что я ненавижу собственную кровь! Они – МОЯ кровь! Не твоя, не этого недоноска, а МОЯ! МОЯ! – он схватился за сердце и женщины усадили его в кресло.– Помяни моё слово, Альба: твой муж погубит твоих сыновей».