Степан Сказин - Розы для проститутки

Способы как-то унять мучительное томление были у меня прежние: стихи и алкоголь.

Я запоем читал и перечитывал Саади, Джами, Навои. Звонкие газели о всепоглощающей страстной любви ударами молота отдавались у меня в голове. Я пил, пил глазами строчки. А время от времени – подняв взгляд от страницы – мысленно проговаривал стих, который давно знал наизусть.

Я читал своих любимых поэтов даже на занятиях в университете – пряча на скучных лекциях книгу под стол.

Бывало – идя из университета к метро или закрывшись у себя в комнате (чтобы, якобы, уткнуться в учебники), я начинал бормотать волшебные двустишия Алишера Навои или Хафиза Ширази. О мотыльке, влюбленном в горящую свечу. О соловье, поющем над розой. О несчастном дервише, который пирует в майхане (питейном доме) в надежде утопить в вине тоску по красавице.

У меня точно помутился рассудок. Я всерьез боялся: когда на семинаре преподаватель задаст мне вопрос про уголовно наказуемые деяния или когда бабушка за ужином спросит: «А как у тебя обстоят дела в университете?» – я, вместо ответа, выдам что-нибудь вроде: «Пери, ты похитила мое сердце!» – «О, луноликая!.. Я хотел бы быть псом твоих рабов и рабом твоих псов!..» – «Твои губы краснее рубина и слаще меда и сахара».

Гениальные строки восточных поэтов я разбавлял собственными кривыми строчками. Вроде бы, я использовал те же образы: роза, луна, каменотес Фархад, глаза-нарциссы. И все равно Низами был богом, а я – от силы – младшим бесом, в обязанности которого входит подкладывать дрова в огонь под котел с варящимися грешниками.

Я записал в блокнот несколько газелей и дюжину четверостиший. Еще больше было набросков – которые я закалякал, перечеркнул. Не было дня, чтобы меня не подбивало спустить блокнот в унитаз и признать наконец: я обделен литературным талантом. Запредельная тоска схватывала меня рачьей клешней.

Тем усерднее я заливал глаза пивом и коктейлями. Похолодало. Я уже не сидел на куртке, расстеленной по жухлой траве. А ходил вдоль реки – присосавшись к бутылке или баночке.

Пока я ехал домой – прицепившийся ко мне запах алкоголя рассеивался. Так что бабушка и близко не догадывалась, что ее милый внучок тратит карманные деньги на горячительные напитки.

Я ел меньше, чем воробей – а алкоголь лакал, как пантера кровь. Походка моя стала нетвердой, а взгляд – бегающим. Меня шатало на ветру – как узника Бухенвальда. Будто я полгода питался хлебом из опилок и пил гадкую вонючую воду. Я стал тормозным и рассеянным. Когда ко мне обращались – я сначала не слышал, а потом поднимал голову и переспрашивал: «А?».

Я перестал следить за собой. Забывал чистить зубы. Ходил с копной непричесанных волос – как троглодит. Воротнички моих рубашек были помяты.

Бабушка не могла не заметить, в каком я состоянии. За кухонным столом, подперев руками подбородок, она пристально глядела на меня – пытающегося перемолоть хотя бы один пирожок – и вздыхала:

– Что-то неладное с тобой творится, внучок.

Бабушка была человеком дела. Не зря она так высоко вскарабкалась по карьерной лестнице. Пробивная, напористая, с зорким глазом – бабушка следовала простой логике: есть проблема – найди решение.

Проблемой было мое апатично-меланхоличное состояние.

Однажды в воскресенье – когда, сидя с ногами на кровати, я читал Абдурахмана Джами – бабушка без стука вошла в комнату. Распорядилась:

– Собирайся. Возьми трусы, носки, зарядку для телефона. Полотенце не забудь. Ты едешь в санаторий.

Я ошалело заморгал глазами. Но я привык слушаться бабушку – так что без разговоров начал складывать вещи в пакет. Помимо тапочек, коробочки ушных палочек и прочего барахла – я захватил книжку «Фархад и Ширин» Алишера Навои.

Бабушка снизошла до объяснений только когда мы колесили в такси. За стеклом проплывали улицы с громадинами многоквартирных домов и рекламными щитами. Флегматичный водитель в кепке – вертел баранку.

Бабушка сказала: мол, золотой мой – мне в последнее время не нравится, как ты выглядишь. Таешь, будто снеговик в третью неделю марта. Я решила устроить тебя на полмесяца в санаторий «Голубой дельфин».

– Директор санатория – мой давний приятель, – добавила бабушка. – О тебе будут печься, как о принце. Здоровое питание, тишина, заботливый персонал – все это должно благотворно на тебя повлиять. Будешь крепче спать, наберешь килограммов шесть (а то сейчас ты прямо глиста в скафандре!). И к зимней сессии в университете будешь – я надеюсь – как огурчик…

Я слушал молча. Меня удручало, что для бабушки я – плюшевый зайка. Захотела – отправила меня учиться на юриста. Захотела – повезла в санаторий. Мне девятнадцать лет. Возраст, когда надо бросать к ногам прекрасных сверстниц охапки роз и совершать подвиги. У меня уже растут волосы на подбородке и над верхней губой. А я?.. Я не имею собственной воли. Вот уж действительно: неприспособленный к жизни внук своей бабушки!..

С другой стороны – я был доволен, что пятнадцать дней проведу в санатории. Я не прочь был отдохнуть от института – где сокурсники кололи меня насмешками. И где мне приходилось видеть Снежану – как ни в чем не бывало курившую свои сигаретки со вкусом ананаса или манго и даже улыбавшуюся мне. Буду валяться на кровати, читать Навои и писать стишки.

В «Голубом дельфине» нас принял сам директор – веселый и с круглым пузом. Долго обнимался и любезничал с бабушкой:

– Сколько лет, сколько зим, моя дорогая!.. Как работа?.. Как сама?.. Не болеешь?..

– Привезла внучка тебе на попечение, – сказала бабушка.

Директор – наконец – переключился на меня:

– Ну-с, молодой джентльмен…

Директор подробно расспросил меня о том, как мне спится, о настроение и об аппетите. Я – без тени бодрости – что-то отвечал. У меня было ощущение, что своими вопросами директор раздевает меня догола. Особенный дискомфорт я испытывал из-за того, что при этом допросе присутствовала бабушка.

Лысый директор похлопал меня по плечу:

– Хороший ты парень!..

Улыбнулся моей бабушке:

– Ни о чем не беспокойся, родная. Будет у нас твой хлопец, как олень на пастбище. Нагуляет жирок.

(Ох, не люблю я людей, которые пытаются казаться остроумными!..).

Поцеловав меня – бабушка уехала.

Сотрудница проводила меня в палату. Здесь меня ждала кровать с белоснежной постелью. На других четырех кроватях располагались дедки: кто – в лоскутной пижаме, кто – в подштанниках и водолазке. Один дедок разгадывал кроссворд, периодически скреб себе затылок и хмыкал. Другой – размешивал ложечкой то ли чай, то ли кофе, и время от времени издавал крякающие звуки.

Я переоделся в футболку с изображением тираннозавра и в спортивные штаны, лег на выделенную мне кровать и – подложив руку под голову – уставил взгляд в потолок…