Магдалина Шасть - Любанька

– Та-а-к, – взбешенная мать побагровела до корней волос и со всего размаха швырнула вилку в тарелку со сметаной. Белые брызги полетели в разные стороны, в том числе и на папины брюки, – Ты и дитю про свои подвиги рассказываешь?! Кобель!

– Истеричка! – завопил отец, выпрыгивая из-за стола, – Невозможно пожрать без скандала! – и поспешно оттирая запачканную одежду салфеткой, побежал за ворота, подпрыгивая, как сайгак.

– Мама, я так не могу! Больше не могу! – запричитала истерящая ревнивица, испугав задремавшую на свежем воздухе Надьку, отчего та захныкала и снова отчаянно попросилась на ручки, – Ах, Наденька, отстань, иди к бабушке! Нет сил у меня. Никаких сил. Сейчас опять будет орать! Невозможно.

– Самогоночки пойду принесу, – решила бабушка авторитетно, тяжело привставая со стула, и поковыляла к погребу, стараясь щадить страдающие подагрой стопы. Минуты две спустя, она торжественно прошествовала к столу, бережно прижимая к груди прозрачную бутыль с мутной жидкостью, – Самогоночка лечит и душу, и тело. Пойдемте, дети, со мной в дом, я вам куколок дам, а мы с мамой поговорим.

А осенью Любку отдали на подготовительные курсы в сельскую школу. Измордованная младшим ребенком и натянутыми отношениями с мужем, мама Таня принять старшую дочь в семью оказалась не готова. Безусловно, Татьяна после Любкиного отъезда в деревню стремительно похорошела и почти полностью восстановила свое душевное равновесие, но полюбить толстую и несуразную девочку никак не могла, поэтому находила сотни поводов увернуться от решения, повествуя о своей нелегкой жизни с преувеличенным драматизмом.

Добрая бабушка жалела Любаньку и была счастлива гладить ее вечерами по смоляным кудряшкам, поэтому на отъезде внучки в город особо не настаивала, соглашаясь, что жизнь сложная штука. Но потом случился первый класс и первый конфуз.

– Это же просто кошмар! Это вопиющее безобразие, – возмущенно завопила училка, совершенно случайно застав Любу со спущенными штанами в мальчуковой комнате общежития, – Я вашим матерям все расскажу! Ремня бы вам всыпать! А ты, Люба, как же ты можешь?!

– Мы не виноваты, – равнодушно изрек самый старший из пацанов, Василий. Вы, Инна Петровна, у нее спрашивайте.

– Вася, как же так? У тебя же сестренка младшая есть! Что же вы творите?!

– Инна Петровна, на что там смотреть? Это даже неинтересно. Мы же не педофилы.

– Вася! Что за слова?

– А то, что никто Любку не раздевал и не собирался. Мишаня пошутил, что некрасивых даже в проститутки не берут. Не прав, видать, самая дорога тебе туда, Люба! В проститутки.

– Вася, что ты несешь? – Инна Петровна схватила оцепеневшую от неожиданного поворота событий Любку за руку и волоком потащила на улицу.

– Люба, как тебе в голову пришла такая пакость? Скажи мне, кто тебя заставил? Скажи, не бойся!

– Никто, я сама, – сдавленным шепотом зашептала пристыженная девочка, тщетно пытаясь освободиться из цепких лап учительницы.

– Скажи мне!

– Я сама, – повторила Любка еще тише и захныкала.

– Да как такое в голову может прийти?! Как девочка сама может такое вытворить?! Они тебе денег дали? Люба, скажи мне!

– Нет-нет-нет!!! – Люба с силой рванула из рук Инны Петровны свою до спазмов нывшую кисть, а, почувствовав долгожданную свободу, смачно плюнула в педагогиню жвачкой и дала деру.

В общем, из сельской школы Любку турнули.

Вынужденная принять свою старшую дочь в семью, Татьяна впервые за всю короткую Любкину жизнь поговорила с ней по душам. Она долго и эмоционально рассуждала о том, почему девочка не должна вести себя, как мальчик, чем отличается пол привилегированный от пола угнетаемого и почему нужно культивировать в себе коварство и предприимчивость, раз уж не получилось родиться мужиком. В конце концов, мама Таня запуталась и отправила Любаньку спать.

Единственное, что вынесла из увещеваний мамы Люба, это то, что штаны нужно было стащить с обманщика Мишки, а не с себя. Это было бы круче.

Впрочем, городская жизнь немного отличалась от деревенской вседозволенности, и более жесткий контроль со стороны наставников не позволял увлекаться вольностями, поэтому шанс поквитаться с мужским полом за свое оскверненное тело долго Любане не представлялся. Но однажды, когда Любе исполнилось одиннадцать, шестилетняя Надежда привела в квартиру маленького Виталика.

Тощенький и хиленький Виталик стеснительно покосился на смущавшую его рослую девочку с заметными вторичными половыми признаками и потупился.

– Как тебя зовут? – строго спросила Люба пацана тоном прожженной и всезнающей тетки. Тот испуганно икнул.

– Виталик его зовут, – помогла своему дворовому дружку Надька, – Воды хочет попить.

– Воды попить? – голос старшей сестры приобрел металлические нотки, – Бесплатно? Э, брат, нет! Деньги есть? Покажи карманы! Покажи, – Любка сурово нависла над несчастным пацаненком и демонстративно надула давно потерявшей вкус жвачкой пузырь, который с резким щелчком лопнул, – Виталик вздрогнул и попятился назад, к входной двери.

– Нет у меня ничего! – воинственно нахохлился он, уже сто раз пожалев, что поперся в эту злополучную квартиру с красивой и не вызывавшей подозрений Надькой, и уже намереваясь громко расплакаться.

– Да и ладно, – заявила Любовь миролюбиво и оскалилась, явно задумывая что-то более забавное. Не сводя с растерянного пацана нахальных глаз, она вытянула изо рта жвачку грязными руками и снова равнодушно ее зажевала, – Писюлек нам с Надькой покажешь, дам тебе воды.

Надежда возбужденно захихикала, увлеченная запретной идеей, а Виталик, обрадованный тем, что никто не отберет из его кармана вкусную жевательную конфету, заметно расслабился и даже решился предъявить собственные требования.

– Хорошо, покажу, только пусть потом Надька свою покажет, – заявил он решительно, смутно опасаясь получить по шее.

– Не буду я, – стала, было, возражать возмущенная наглостью Виталика Надька, но незаметно подмигнувшая ей сестра остановила ее на полуслове.

– Ладно, покажет, – приняла решение за мелкую Люба, вероломно ухмыляясь. Надежде не оставалось ничего, кроме, как махнуть вьющимися по плечам волосами в знак своего королевского согласия.

Виталик обреченно и задумчиво вздохнул и медленно стащил с себя штанишки вместе с трусиками, стыдливо отвернувшись от любопытно шарящих по его тщедушному телу девичьих глаз.

Любаня, так мучительно долго желавшая снять с какого-нибудь рандомного мальчика трусы, увиденным была откровенно разочарована. Бледная, с мраморным оттенком, кожа на животе, неуклюже обтягивающая выпирающие по бокам подвздошные кости, лишь подчеркивала уродство мальчишеских гениталий. Больше всего отвращения у девочки вызвала перекошенная на один бок мошонка, свисающая некрасивой кожной складкой, а маленький писюн-червячок выглядел настолько смешно и жалко, напоминая фалангу человеческого пальца, по ошибке выросшую между ног, что захотелось зажмурить глаза.