Маргарита Дюжева - Нас просто не было 2

– Села, быстро! – холодно процедил сквозь зубы. Словно я собачонка, мешавшаяся под ногами.

– И не подумаю, – все мои эмоции, переживания прорвали плотину выдержки.

Может потом и пожалею о резких словах, но сейчас мне все равно. Слишком больно, слишком страшно. Я как звереныш, которого загнали в угол, и ничего не остается, кроме как показывать зубы. Порывисто раскрыла сумку, достала кошелек, из него извлекла отцовские карты и положила перед ним на стол. Папашин взгляд стал еще холоднее, вымораживал изнутри, но отступать уже некуда, да я и не хотела.

– Знаешь, это ты только о деньгах думаешь, полагая, что они решают все на свете! – смотрела ему прямо в глаза. – Сколько я себя помню, просто затыкаешь мне рот своими деньгами, откупаешься, чтобы не мешалась под ногами. Тебе так было проще. Всегда! Зачем тратить время на горе-дочь? Сунул банкноты и отправил восвояси, преисполненный гордости за то, что выполнил отцовский долг. Я не помню ни одного нашего разговора по душам. Чтобы мы сели за чашкой чая, ты бы спросил, как у меня дела, спокойно выслушал, дал совет. Ни-че-го! Только претензии и недоумение, как у такого, как ТЫ, могло вырасти такое, как Я! Да, вот такая я пустышка. И я не уверена, был ли у меня хоть один шанс вырасти другой!

– А ну-ка рот закрыла и извинилась! – взвился отец, окончательно выходя из себя и тоже поднимаясь на ноги. – Еще наглости хватает такие вещи говорить!

– Не буду я ни за что извиняться! – голос дрожал от обиды, горечи, осознания того, что я совсем одна. И неоткуда ждать поддержки. Этот суровый мужик напротив никогда меня не услышит и не поймет.

– Значит так. Униженная и оскорбленная. Пока свою спесь не уймешь и не извинишься, чтобы духу твоего в моем доме не было! Поняла?

– Как тут не понять? – развернулась к двери. Не могла здесь больше находиться. Мне плохо. Тоска скручивала внутренности. – Не переживай, твое Позорище уходит!

– Иди-иди. Скатертью дорога! Интересно, как быстро надоедят вольные хлеба, и приползешь обратно.

На пороге остановилась, бросила на него прощальный взгляд, полный сожаления, и, качая головой, пообещала:

– Не приползу. Сдохну, но не приползу.

Я не слушала, что он там еще говорил. Развернувшись, выбежала в коридор, слетела по лестнице, перескакивая через три ступени, и, налетев на дверь, вывалилась на улицу. Холодный, колючий, совсем не весенний ветер ударил в лицо, пока я, глотая слезы, бежала к машине. Меня словно разобрали на кусочки. Содрали броню, засыпав на кровоточащие раны сухой щелочи.

Хуже всего неописуемое чувство одиночества. Осознание, что абсолютно одна. Что весь мой мир рассыпался в прах.

У каждого человека жизнь строится на нерушимых китах: семья, любовь, друзья, работа, увлечения. Если исчезает один кит, остальные подхватывают, не давая пойти ко дну. А у меня нет никого и ничего. И это настолько страшно, что словами не передать.

Разговор с отцом послужил для меня пощечиной, оплеухой, выбившей из полусонного царства. И я не знала, что хуже: апатия, в которой дрейфуешь, будто неживая кукла, захлебываясь тоской, с каждым мгновением теряя волю к жизни, или истерика, разрывающая внутренности в клочья, когда ходишь по дому, натыкаешься взглядом на предметы, с которым связаны воспоминания, и начинаешь реветь. Рыдать навзрыд. Биться, словно птица в клетке.

И с каждым днем все хуже, все отчаяннее тянуло к Артему, потому что иначе не могла и не хотела. Зачем я в него влюбилась? Зачем? Ведь изначально было ясно, что все испорчу, испоганю. Лучше бы играла дальше, равнодушно использовала, не думая ни о чем. Да, я эгоистка, и всегда ею была. Безумно хотелось избавиться от боли, скручивавшей легкие при каждом вздохе. Забыть. Перестать чувствовать. Но это невозможно. Куда ни глянь – везде его след. Все воспоминания живые. Резали как тупыми ножами, вспарывая и без того незатягивающиеся раны. Никак не могла смириться, надеясь непонятно на что. Не верила. Не может все закончиться вот так. Окончательно. Бесповоротно.

Отрицание – первая стадия принятия неизбежного.

Истерика сменялась приступами гнева, когда злилась на всех, пыталась оправдать себя, но ни черта не выходило, и от этого злилась еще сильнее. Била посуду, устраивала погром в квартире, швыряла вещи. В доме не осталось ни одной нашей общей фотографии. Разорвала, сожгла, надеясь, что боль утихнет, уляжется. Конечно же, не помогло. И вместо желаемого облегчения рыдала над горсткой пепла, оставшейся от наших счастливых моментов. Ненавидела весь мир и больше всех – себя. И Артема! Почему он так просто отказался от нас? Неужели не видел, не чувствовал, что стал для меня всем? Какая разница, что было раньше? Ты же победил! Влюбил в себя. Приручил. Мы в ответе за тех, кого приручили. В ответе! Как ты мог просто взять и уйти?! Как?!

До ломоты в груди, до исступленных криков хотелось его увидеть, услышать голос. Набрать номер и услышать простое «привет». Однако совесть и разрушающее чувство вины не давали мне этого сделать.

Врала. Шлялась с другим мужиком. В пьяном угаре опять полезла к Градову. Виновата по всем пунктам. Без права на помилование. Без права посмотреть ему в глаза. Заслужила. Но как же холодно внутри.

После разговора с отцом еще несколько дней просидела дома, упиваясь своей болью, мечтая, что в один прекрасный момент просто сдохну от разрыва сердца. Умру, и, может, тогда Тёма пожалеет о своем решении, поймет, как сильно я его любила.

Идиотка. Эгоистичная идиотка. Выдумывала триста причин, чтобы поехать к нему поговорить. И ни одна из них в конечном итоге не казалась убедительной. Потому что реальность, в которой я – законченная сука, разрушившая нашу жизнь, не изменить.

Неожиданно масла в огонь подлила сестра. Ее звонок раздался однажды вечером, застав меня во время уборки после очередного приступа гнева.

– Да, – ответила, продолжая раскладывать вещи по местам.

– Что у вас происходит? – с места в карьер начала она. – Денис сказал, что вы разводитесь!

Денис. Они с Тёмкой сразу нашли общий язык, сдружились. И сейчас продолжают общаться. Почему-то захлестнула ревность. Нет, не такая, как к представительнице женского пола. Другая. Я ревновала ко всем, кто мог быть просто рядом с ним. Разговаривать. Смотреть на него. Я – больная.

– Разводимся, – холодно ответила, прекрасно понимая, что Ковалева сейчас выдаст речь, лишний раз просветив, что я дура.

Я и так знаю! Не хочу ничего слышать! Никого! Даже сестру.

– Ты все-таки все проебала? – Марина никогда не стеснялась в выражениях. – Я же тебя предупреждала!

– Да, все как ты и говорила, можешь радоваться! – огрызнулась, чувствуя, что в глазах снова темнеет от злости.