Татьяна Федорова - Дженга

– Не правда ли, он хорош? – спрашиваю я их, а в ответ целый консилиум:

– Дорогая, он тебе не подходит.

– Ты разобьешь сердце, будет больно.

– Ну что вы, это же по-весеннему!

Птицы очень милые!

Я прошлась по парку, почки на кустах вывернулись маленькими кульками, вот-вот раскроются, на каштанах они крупные, как бутоны роз, и уже готовы зажечься зелеными свечками. Руки еще немного холодит апрельский воздух, а спину вовсю прогревает солнце. Я привыкла гулять одна, наблюдать, как меняется небо, как загорается на закате золотой крест на куполе церкви, как черные, с еле заметным павлиньим отливом, грачи ходят по влажной, покрытой нежным зеленым ворсом земле и выискивают первых зазевавшихся насекомых. Любила сочинять истории про людей, встречающихся мне на пути. Мальчик лет четырех переносит с дорожки на траву длинных, как лапша, дождевых червяков, захватив их палочкой за живот, а мама сидит на скамейке с телефоном в руке, периодически поглядывая поверх него на сына.

Но сегодня мне впервые захотелось быть не одной, а с Максом. Иногда я жалею, что нельзя взять человека в пользование, как-то его на время зомбировать. Мечтать о реальной прогулке с ним было утопией, никогда он не пойдет с такой, как я, без принуждения. Но воображение дорисовывало его рядом. Я могла бы ему рассказать, о чем говорят птицы, мы бы вместе придумали их смешные ответы, понюхали бы, не срывая, липкие бутоны каштанов, побросали палку смешной черной собаке – много можно было найти занятий. Может, он даже взял бы меня за руку и коснулся моей ладонью своей щеки, а если бы я ощутила ладошкой его горячие красивые губы – это было бы настоящим счастьем.

Дом встретил меня терпким несвежим духом – как обычно, окна плотно закрыты, мама фобически боится сквозняков. Мусорное ведро не выносили три дня, и оно добавило ненужных ароматов. Нам вообще трудно решить проблему с выносом мусора – оказывается, не женское это дело. Мы ощутили уход папы к другой женщине, когда обнаружили, что именно он следил за своевременным опорожнением этого чудовища, часто выбегая курить на лестничную площадку, заодно прихватывал и его. Когда остались вдвоем, вошло в привычку в первый день содержимое ведра просто утрамбовывать, на второй формировать из мусора пирамиду, на третий играть в дженгу, пытаясь создать хрупкое равновесие из коробочек от йогуртов и соков. Кушали мы как попало. Мама не любила готовить панически. Когда появлялся мужчина, и нужно было его вкусно покормить на стадии ведения общего хозяйства, мама обзванивала своих подруг, записывала на клочках рецепты плова и пельменей, месила тесто и мешала что-то в сковороде, но итогом становилось невкусное пресное блюдо с раскисшим тестом или неготовым рисом. Мужчина разочарованно ел и в этот момент готов был подписать где-то на невидимом протоколе провал явки. В обычное время мы употребляли сосиски с пюре, горячие бутерброды и всякую простую и не очень полезную еду.

Мама всегда настолько разная, что приспособиться к ней немыслимо. То она нежно обхватывает меня за шею, прижимает к чахлой груди, целует в макушку и щеки, ласкает так тепло и нежно, что я осознаю, как она мне дорога; то безучастно кормит, также молча моет посуду, что-то спрашивает, не интересуясь по-настоящему, и погружается в чтение очередной низкопробной литературы. Иногда бывает весела, устраивала примерку своих редких, но весьма изысканных нарядов. Она умеет их носить, красиво ходить на каблуках, на ее бледном лице, как на чистом холсте, с помощью косметики можно нарисовать любой образ. В такие моменты мама становится похожа на тех моделей, что останавливаются на краю подиума, как перед бездной, и загадочно замирают. В эти моменты я всегда смотрю на нее и думаю, почему мне ничего не перепало от этой изысканности?

Сегодня мама была номером два – безучастная, с книжкой.

– Как в школе?

– Нормально, – обычный пароль для скучного вечера.

Папа нам оставил двушку взамен отказа от алиментов, а сам переехал к своей собутыльнице Полине. Мы его совсем не вспоминали, даже обидно как-то. Квартира наша, как и мы, какая-то неустроенная, похожа на дом, в котором давно никто не жил, и он не наполнился теплом и уютом. Дверки шкафа отвисли, и их приходилось приподнимать, чтобы закрыть, преодолевая сопротивление напирающей изнутри одежды. Мама избегала не только готовить, но и убираться, а я это у нее наследовала. Наверное, единственное, что она делала с удовольствием, это мыла посуду. Сначала она покрывала тарелки густой пеной, очень долго натирая каждую, потом в сильном потоке тщательно удаляла моющее средство. Посуда после нее хрустела, а стаканы сверкали, как только извлеченные из упаковочной коробки. Правда, грязная посуда после еды появлялась у нас нечасто.

Я с удовольствием отложила на подоконник учебники и тетради по математике, соорудив временный мавзолей, и принялась за другие уроки. Я не большой фанат домашних заданий, делаю через одно и необходимый минимум, свидетельствующий лишь о наличии. Мне все дается довольно легко, я много читаю и смотрю, и это помогает мне правильно обрабатывать информацию. Иногда начинает казаться, что в школе учатся без оценок, настолько я не слежу за своей успеваемостью. Только к концу месяца, когда классная наклеивает в дневник листочек с текущими отметками, я много узнаю про себя нового. Например, что по алгебре все не так уж и плохо – твердая четверка, а по литературе вообще отлично, что по географии «неаттестация», хотя вроде мы писали тест на прошлой неделе: наверное, Павлик (так все звали географа), как обычно, забыл проверить работы.

Кстати, зовут меня Жанна. Фиговое имя. Папе нравилась в юности группа «Ария», у них есть песня «Жанна из тех королев, что любят роскошь и ночь…», а мама, как обычно, уступила. Имя мне не нравилось с детства, наверное, с тех пор, как я научилась говорить и долго не могла его правильно произнести. Жанна Немилова… ужаснее только Ларисаванна. Я уснула с «Дон Кихотом» в руке…

Я упала на обе руки, пол белый как мел. Поднялась легко, оказалось, стены тоже настолько белые, что чувство объема утрачивается. Попробовала отряхнуть ладони, но мел въелся в них намертво, и если смотреть на них, то на фоне пола изображение рук исчезает, хотя я их чувствую обычным образом. Голые колени тоже оказались белыми и пропадали, сливаясь со стенами. Голубое, цвета неба, платье на мне было короче, чем я ношу, и, когда я его тянула вниз, оно растягивалось в нужную длину, а потом опять становилось выше колен. Я коснулась стены, чтобы проверить ее материальность, в этом месте открылась дверь, как будто была удачно здесь замаскирована. Я попала в такой же белый коридор, на полу стали появляться какие-то предметы, забелённые доски, гвозди, вполне реально разбросанные вокруг. По коридору, длинному и узкому, как чулок, я вышла в большую квадратную комнату. В центре на корточках сидел Макс в белой майке и собирал в ладошку гвозди. Я села рядом и стала молча помогать, выискивая их в белой стружке, слоем лежащей на полу. Макс поднес белый палец к губам, хотя я и так не собиралась говорить. Откуда-то на платье появились карманы, и мы стали гвозди складывать в них. Потом Макс встал, взял меня за руку, и мы, разбежавшись, ударились, как птицы, о стену. Я лишь на короткий миг ощутила ее плотность, потом мы очутились внутри, и она была там, как облако, Макса я не видела сквозь белую мглу, но хорошо чувствовала его теплую руку и тяжесть гвоздей в кармане. Сделав несколько шагов, мы вышли из стены наружу. Зеленое-зеленое, однородного цвета поле простиралось бесконечно без горизонта, просто казалось, дальше не хватает нашего зрения.