Татьяна Федорова - Дженга

Шла и смаковала свое настроение! Красное кашемировое пальто, которое мама купила мне в секонде, где, впрочем, покупалась почти вся наша одежда, было потрясающее! Мягкое, яркое, как ягода брусники, без лишних строчек и деталей – моя прелесть! Ботинки – тяжеловатые для такого дня, но мне нравилось ощущать на ногах их конкретность. Впервые я так смело распустила волосы, и ветер их подбрасывал то от лица, то к лицу. Мы с Амитой придумали, что если ходить быстро, как стрижи, то недостатки фигуры и походки будут незаметны. Поэтому я шла легко и быстро, широким шагом.

Встретились мы у Спаса, как обычно. Он похож на рожок мороженного с цукатами и карамелью, а еще на карусель прошлого века, как в кино показывают: с лошадками, лебедями и петушком на макушке. Я не знаю ничего сказочней и чудесней. И, как на ярмарке, собрались вокруг него всякие странные гости: Михайловский парк со своими ровными круглыми лужайками, созданными для хороводов, Грибоедов канал с открыточными видами, в какую сторону не посмотри, Конюшенная площадь и одноименный храм, в котором отпевали Пушкина, окруженный со всех сторон каналом с арочными, словно нарисованными акварелью, мостами. Марсово поле подсматривает за всеми в щель Царицынского проезда. Уже здесь можно гулять целый день.

Амита стоит, как всегда, задрав голову вверх, изучает купола Спаса: есть у нее любимые башенки и изразцы, говорит, невозможно все его детали рассмотреть, что-нибудь да в первый раз видишь. Сравнивает его с Саграда Фамилия в Барселоне. Но тот, говорит, – творение разума, а этот – творение сердца.

Пока иду к ней, любуюсь ее маленькой, как на шахматной доске, фигуркой.

С Амитой мы дружим с первого класса, она училась с нами до восьмого, потом ее перевели в школу хинди, а еще позже они семьей переехали в Красногвардейский район. Папа у нее из Индии, учился в первом меде, там влюбился в маму, и они сделали Амиту. Живут дружно и весело, ее любят безумно, опекают, как маленькую. Вот мы нагуляемся, и папа Ману, среднего роста, смуглый, с черными большими глазами, заберет нас там, где мы будем сидеть, уставшие, есть мороженное и молчать, потому что наговоримся и насмеемся до першения в горле.

Но до этого еще полдня. А пока она увидала меня и машет как-то по-индийски – плоской ладошкой. Мы ускоряемся друг к другу, беремся за руки и кружимся так, что мой рюкзак центробежной силой отрывается от спины. Иностранцы кивают на нас и обсуждают. Амита знает в совершенстве три языка и всегда мне переводит, что они говорят. Я знаю только русский, моя неспособность к языкам такая же потрясающая как способность к ним Амиты. Еще в кружении, зная, что я спрошу, она мне кричит:

– Они говорят, что мы, наверное, слишком близкие подруги.

– Это хорошо, значит, всем видно, как я тебя люблю, и как ты любишь меня, а что это просто дружеская любовь, пусть останется тайной, – мы могли говорить любыми словами о чем угодно, всегда все понималось правильно.

Наверное, такая дружба дается в награду за что-то очень большое, и я ломаю голову над этой загадкой уже девятый год.

Я, правда, очень люблю Амиту, но как любят небо, море, как любят воскресенье, как-то абсолютно, идеально.

– Срочно расскажи про свои сны, ты меня вчера заинтриговала, – Амита всегда расспрашивала с таким искренним интересом, что я, улавливая его своими невидимыми антеннами, всегда таяла от удовольствия. Мы никогда не договариваемся, куда пойдем, просто идем и болтаем, поэтому привычные маршруты всегда, как ниточка, разрываются, путаются, делая петли, мы только смеемся, если оказываемся в одном и том же месте несколько раз.

Я подробно рассказала обо всем, что случилось за эти два дня. Мы редко общались по телефону, давали впечатлениям недели вызреть, оформиться мыслями, обрасти мифами, чтобы обсудить все подробно в воскресенье. Говорили о нас с Максом из сновидений как о реальной паре. Типичное «а он что, а ты что» – и, правда, стало казаться, что были и джунгли, и крокодилы, и старик с козой. Личико Амиты такое подвижное со смешными гримасами, что, если не понимать, о чем мы говорим, но смотреть на нее, можно обо всем догадаться. Вот она бросает вверх свои фигурные черные брови, и верхнее веко с черными густыми ресницами оголяет молочно-белые белки, а черные, блестящие и круглые, как у какого-то животного глаза, отражают весь окружающий мир, в них даже можно разглядеть разноцветные башни Спаса. Вот морщит свой смуглый носик, и на нем образуются три маленькие складки; смеется, всегда сгибаясь, как будто болит живот, и глаза превращаются в длинные черные щелки. Я давно сделала вывод, что знаю, как выглядит Амита лучше, чем саму себя, причем в динамике наблюдаю, как она меняется. В детстве мы наблюдали с ней за тем, как развиваются лягушки. Набрали в коробку из-под йогурта лягушачьей икры из канавы в Пискаревском парке и разделили поровну. Амитина мама прочитала, как правильно выращивать головастиков, и мы тогда возились с ними, как с младенцами, искали камушки и траву с корнями, носили воду из той же канавы, прятали в тень от прямого солнца. Икринки цеплялись за растения, как пузырьки, потом на них появлялись два черных глаза. Мы могли часами рассматривать и обсуждать своих подопечных. Когда головастики вылупились и подросли, выпустили их в родную заводь. Примерно так я наблюдаю в жизни, как меняется Амита, из шустрого черного головастика прекращается в индийскую царевну-лягушку.

– А как твой крокодил? – пришло время ей делиться своими впечатлениями.

– Скорее козел, ничего не понимаю, что происходит, – у Амиты мгновенно брови изогнулись вниз – фантастическая гибкость.

– Не пишет, как будто специально, дразнит, по всем признакам ему не все равно. И холод напускает, когда говорит со мной. А бывает, так посмотрит, что как прокричит прямо в глаза. Как ты думаешь, он меня еще любит? – спросила, сама зная ответ.

– Амита, отпусти ситуацию, тебе вообще ничего не нужно делать, чтобы тебя любили, просто будь собой – этого достаточно. Обмажь тебя грязью, обстриги наголо волосы и забей под ногти сажу, ты все равно будешь привлекательна, как никто, – я была убеждена в этом стопроцентно.

Амита была русско-индийским фейерверком, все самые яркие признаки двух наций постоянно сталкивались в ней с обязательным взрывом. Кротость и бесшабашность, открытая миролюбивость и тугое упрямство, восторженность и скрытность, внутреннее равновесие и ранимость. Даже во внешности в ней всегда конкурировали чернявость черт и нежный румянец, точеность фигурки и небольшая неуклюжесть.

Модильяни – мой любимый художник. Может, потому что я похожа на все его портреты, вместе взятые, особенно на портрет юной девушки. Я обожаю их гусиные шеи, матовость лиц, плавность силуэтов. Мне нравится их застылая немота, простые одежды. Меня поражает глубина фона, его многослойность. Я слышу в его картинах музыку, тихую, не мелодичную, скорее звон и скрипение, авангард.