Нинель Сирык - «Циники», или Похмелье

«Всякая великая любовь хочет не любви – она хочет большего.»

Ф. Ницше

«…Всемогущество любви, быть может, нигде не проявляется так сильно, 'как в этих первых её заблуждениях. Самое высокое и самое низкое всюду теснейшим образом связаны в сексуальности; …от неба через мир и в преисподнюю»

З.Фрейд

Я умышленно не ввожу читателя в какую-либо определенную страну, в определённый город. Моя задача – раскрыть психологию, психологические явления в характерах людей. Не надо искать исторических предрешений или влияний на моих героев. Это люди – люди, которых я не выдумываю. Это люди и их психология – у каждого своя.

Н. С.

«Так называемые парадоксы автора, шокирующие читателя, находятся часто не в книге автора, а в голове читателя».

Ф. Ницше

Темнело. В комнату пробрался полумрак. Пахло олифой и сигаретным дымом. Стройная фигура Глории застыла, как будто выжидая чего-то или пытаясь разрешить давно мучавший вопрос, кисть повисла в воздухе. Взор направлен в угол.

С мольберта, на Глорию, жгуче-чёрными глазами смотрела девушка лет двадцати. Портрет был почти закончен. Осталось несколько штрихов, казалось бы, неуловимых, но столь существенных в общей гармонии портрета. Бронзовая смуглость лица, немного азиатский разлёт ноздрей, чёрные смолянистые волосы… Взгляд и, едва приоткрытые уста, кажется, вот-вот что-то скажут.

Серебристый фон… Но, чего же не хватает для полноты, для завершённости? Глория отходит. Долго смотрит на портрет. Нет, чего-то, определённо, не хватает. Она устало подходит к столику, берёт сигарету, закуривает. Весь день… ещё один день – и ни с места. Что за чертовщина! Ах, был бы здесь оригинал. Но, увы! Спать ей не хотелось. Перед глазами, как живой, стоял

портрет и, всем своим видом, говорил Глории: «Я не завершён, ты меня не наделила самым главным…» «Ну, ничего – думала Глория, – всё равно я найду это нечто, что даст мне право сказать портрету и прочитать в нём, даже услышать от него о завершённости, о прелести, о жизненности. Уже пять дней топчусь на месте. Да пусть, ещё хоть год! Я всё равно допишу его». Глория вспомнила их споры с Дорой, выражение её лица во время разговоров с ней, с Глорией, с другими; в печали, в радости. Глория до мелочей знала и хранила в памяти лицо Доры. Но знала она и ещё одно – Дора слишком хорошо владела и собой, и своим лицом. Порой, трудно было понять, что у той на душе. И всё же, что-то неуловимое, Глория всегда чувствовала, что безошибочно помогало ей понять состояние Доры. И на портрете, именно этого неуловимого, не было. Найти, во что бы то ни стало! Ведь это лицо так дорого Глории. Мучительно дорого. Она так любит это лицо. И считает, что именно любовь должна ей помочь.

«Человек в своих высших и благороднейших способностях – вполне природа и носит в себе жуткий,

двойственный характер».

Ф.Ницше

Дора – несколько дней, как приехала с вакансий. Жить, она на время, поселилась у подруги, в общежитии Академии Искусств. Маленькая Сандра сразу же принялась допытываться, – Ну, как, Дора, всё так же, или у тебя есть новости? Хочу на свадьбе повеселиться. – Сандра, мне сейчас слишком плохо. Я не сделала того, что хотела, а, вернее, что должна была сделать. Рейн уехал в Италию. Я его не застала. Вопрос о моём браке, увы, остаётся открытым. Я не знаю, что будет. Он тянет со свадьбой, почему – не могу понять. Какие только мысли не приходят в голову. Мне сейчас – ни до чего! – Дора, а ты помнишь, я тебе рассказывала о Глории? Она на днях приедет. Она очень талантлива. И не только в живописи – всем

интересуется, во всем знает толк. О, когда ты с ней познакомишься – ты… – Не надо, Сандра, мне совершенно безразлично кто она такая. Я не могу придти в себя. Ничего не понимаю, я его люблю… нет, я его ненавижу. – Всё правильно. Истина, вероятно в том, что в некоторые моменты жизни, причём периодически, человек

становится ярым мизантропом. Нельзя любить, не ненавидя и ненавидеть не любя, сказал кто-то. Всё идет, как положено. Дора одарила подругу укоризненным взглядом, и только смогла вымолвить, – Эх, и изощрилась! – она умолкла. Долго сидела, не шевелясь, потом протянула задумчиво, – Может быть ты и права.

Глория приехала, на несколько дней раньше, чем обещала. Она с замиранием сердца подходила к общежитию. Казалось – сто лет прошло со дня её отъезда. В комнату она, буквально ворвалась. – Сандра, я здесь! – девушки обнялись, расцеловались. Глория поворачивала Сандру то в одну, то в другую сторону, – Нет, не изменилась. Всё такая же. Знаешь, не верится, что я здесь. У меня всегда так. Боже, скоро всё восстановится, но сейчас… – она увидела Дору, – О, у нас новичок!? – Да нет – засмеялась Сандра, – это моя подруга, Дора. – Очень приятно. Я – Глория.

Дора смущенно улыбалась, – Мне Сандра о вас много рассказывала. – Обо мне? Рассказывала? – Глория посмотрела на Сандру, перевела взгляд на Дору, некоторое время помолчала и полушутливо спросила, – Что же она наговорила вам обо мне, вероятно небылиц? Девушки рассмеялись.

« Странно, – думала Глория, – она такая тихая, невозмутимая… Сандра имеет несколько иной вкус; впрочем, как и я». «Весёлая, жизнерадостная», – думала в свою очередь Дора,

«точно такая же, как Сандра. Они, наверное, хорошие подруги».

Девушки сидят за столом, накрытым на троих. Бутылка сухого вина, ломтиками нарезанная ветчина на блюде, цитрусовые и яблоки… Разговор как-то не очень клеится. Глория берёт гитару. Она играет тихую задумчивую мелодию. Мелодия грустная и красивая. И каждая из девушек думает в это время о своём. Сандра вспомнила мужа, с которым они разошлись полгода назад. Ей стало обидно за себя. Грусть заполонила сердце. Всё – не так… Дора думала о Рейне. Слишком сильно она любила его, слишком, что бы вот так, легко распрощаться. А их последняя встреча в Австрии? Дора невзначай скользнула взглядом по рукам Глории, по её лицу…, – Невероятно, – шепнула она, наклонившись к Сандре, – я впервые слышу эту мелодию, а кажется, как будто всегда её знала. Сандра кивнула головой, однако ничего не ответила. А Глория играла и думала о своем. С детства она была общительной, но друзей никогда не имела. Она была одинока среди людей, они же этого не знали. Она всегда пыталась понять, что стоит между нею и людьми. Но так до сих пор и не уяснила себе этого. Когда другие чем-либо увлекались, она принимала самое живое участие, но, познав это «что-либо», замечала в нём никчемность – весь интерес пропадал, и она шла заниматься тем, что было ей по душе.

Вновь задавалась множеством вопросов, которых, порой не могла разрешить. И вот – эти мысли закружились суматошным вихрем, заставляя вновь и вновь пытаться понять себя…