Алексей Губарев - Байгуш

– Та нам хоть с самим чертом. Ох! святы, святы, простить мои прегрешения тяжкие! шо вы тамо мечетесь, як угорелый? не сумневайтеся та волокить вже её сюды быстрее, бо ще передумае, горюшка не обэрётеся, – в спину мне водила.

– Во гад, – думаю, – сейчас всё испортит пошляк.

Но пронесло. Женщина покорно устраивается на заднем сидении.

– Привыкшие они тут к такому обращению что ли? – про себя и влезаю в авто, соседясь к ней.

Едем минут пять. Разговор ни о чем. Водила весельчак и острослов. Смешит на всю катушку. Я стараюсь не отстать в упражнении третьесортной словесностью. В одну из возникших пауз внезапно слепляемся с попутчицей в поцелуе. Застыли надолго. Извозчик деликатно замолчал…

Приехали к указанному адресу. Незнакомый микрорайон. В ряд несколько типовых девятиэтажек. Наша третья слева. Дребезжит лифт; мы в поцелуе. Вваливаемся в квартиру. На пол летят фуражка и шинель, затем её куртка и цветистый шарфик. В порыве нетерпеливой страсти валимся прямо в коридоре. Не предохраняясь, дважды впадаем в неистовство. Не знал, что о палас можно в кровь сбить колени и локоть правой руки…

Пять утра. Пьем чай в кухне. Я одет на скорую руку и ещё пьян, она в байковом халате на голое тело. За окном стук дождя и непроглядная темень. Шинель и фуражка по-прежнему на полу.

– Тебе пора, муж может прийти.

– А где он?

– На службе, в наряде. Он старший лейтенант, – она подводит меня к кладовке; на вешале покоится парадная шинель, на золотистом погоне мерцают бронзой три звезды.

Одеваюсь. Прощальный поцелуй. Не отлипаю от её губ и одной рукой долго мну грудь в слабой надежде.

– Нет, нет. Иди. Скоро муж припрётся, я знаю.

Жаль, но ухожу. Уже, будучи в лифте, оправляю форму. Спустя десять минут выбираюсь из лабиринта бетонных свечек к трассе на окраину. Недолго думая, останавливаю случайный «Икарус». Пассажиры спят, автобус междугородний. Как ни странно, останавливается

– На Парашютную. Знаете, где это? – говорю водителю и сую ему юбилейный рубль.

– Надо круг давать, – и увидев счастливую мою морду, – поехали! только расскажешь, страсть люблю всякое такое.

Я со всеми подробностями излагаю слушателю минувшее любовное приключение. Он изредка восклицает: – прям в такси целовались?…; в лифту зажал, ха-ха-ха… ; прямо на полу у неё в коридоре…; стёр коленки, га-га-гой-е-е…, а дверь хоть закрыли, ха-ха-ха?…

– Звать-то как её? – спрашивает по завершении пересказа.

– Опачки, не знаю. Я как-то и не спросил, – и оба долго ржём в голос, напрочь забыв о спящих в салоне…

Неинтересное.

– Помилуйте! – воскликнете вы, – к чему автору укладывать в строки неинтересное?

И совершенно правы. Только есть маленькое «но», которое хоть и внесет некоторую сумятицу в течение мыслей посягнувшего читать эти записки, но в значительной мере не обескуражит оного и особого вреда этим ему не станет. Ведь всплеск ваших эмоций относится, заметьте, к автору, что и засвидетельствовано самим восклицанием. Я же именоваться автором имею права очень относительные, ибо предложенное мною повествование более похоже на невыразительные черновые наброски, нежели имеет статус высокого произведения. И это несмотря на то, что из насмешки я именую представленную взору читателя низкопробную хронику романом.

Теперь за состоявшимся объяснением мы можем спокойно отнести дальнейшее изложение несколько в сторону. Касаться общеизвестного женского коварства и виртуозного умения умещать в сердце увенчанную странностями высоконравственную и самую загадочную дружбу к себе подобному я не стану. Как юная особа, не устоявшая искушению и познавшая тайну телесных наслаждений, укладывает в постель к своему совратителю недозревшую доверчивую подругу настолько большая тайна, что скорее всего этого вовсе и нету. А слухи о подобном пустая болтовня из скуки. А раз так, то писать существо характеров слабого пола выходит довольно пресным делом и потому пусть им занимается женский роман.

Но вот неожиданным союзником в делах амурных женщина стать может, потому как исключительно из своенравности пособничество чужим грехам к преступлению не относит. Часто свидетелем этому случается быть, когда особа одинока, имеет уже ребенка и к тому обременена возрастом, за глаза именуемым «годами таяния последних надежд».

Как-то, будучи в звании старшего лейтенанта по незначительному служебному делу я попадаю на боевой пост телеграфной роты, что устроен в штабе и в двери которого секретный замок, при том с кодом «148». Эту последовательность цифр знает любой в части да и изрядные потертости на кнопках выказывают это, но говорить об этом неприлично. В армейских кругах к хранению секретов относятся с особым трепетом. Сбоку неаккуратно обитой железом двери, налезши краем на косяк, на одном гвозде прибита черного цвета кнопка. Но пользуются звонком редко и только начальство. Все остальные негромко выбивают в дверь "семерку". Это осторожное «дай-дай-закурить» означает – не бойся, свои. В совершенстве владея этикетом нижних чинов, в небольшую паузу дважды тихонько передаю через дверь условный сигнал. Уловка срабатывает. Тут же мне распахивается дверь и взору возникает удивленная визиту незнакомца военнослужащая с лычками на погонах, при хорошей утюжке форменной одежды, но в растоптанных шлёпанцах с открытым верхом и во всей той красе, которая нисколечко не отлична от вышеописанной. Что она хороша, так не сказать. Страшненькая. Как бы тоже нет. Это скорее среднестатистическая обычность образа женщин-военнослужащих, ростом выше среднего и с некрасиво загнутыми пальцами ног. Черты лица, как и движения немного грубоваты, как, впрочем, и голос, в котором можно проследить тревожное: а именно, дурные нотки неуместной требовательности, некоего неприкрытого и привычного каприза.

– Чистой воды "драгун", – мелькнуло в голове и впоследствии стало ей негласным прозвищем.

Рот большой, вокруг крутых изгибов губ следы дешевой помады. Над ними заметен темный пушок, определенно наметивший к старению хозяйки переродиться в волос. Взор острый, можно сказать пронзительный, насыщенной болотной зелени. Но не тот, что присущ многим гадалкам. Брови неправильны и невыразительные.

Представляюсь и озвучиваю причину случайного появления. Боевой пост убран самым обычным образом. Воздух сперт, чему причина работа вентиляторов нагретого оборудования. С потолка на длинном витом шнуре спускается испачканный мухами плафон молочного цвета, на котором обосновался слой древней пыли. Внутри этой безвкусицы едва тлеет маловаттная лампочка под которой беспокойно кружат две мушки. Слабое освещение придумано специально, чтобы бушующий беспорядок не так явно бросался в глаза.