Кейтлин Крюс - Свадьба без согласия невесты

– Мне жаль тебя, – пробормотала Селеста через мгновение, хотя ее тон не показался мне убедительным. – Право, это несправедливо. Как такая наивная малышка, как ты, может справиться с таким человеком, как Хавьер Дос Сантос?

Даже его имя вызывало у меня ужас. Я сказала себе, что это густое и слишком жаркое ощущение – должно быть, страх. Оно ударило меня в грудь, затем по спирали опустилось вниз, пока не засело глубоко в моем животе.

Это, сказала я себе, показатель того, насколько я его ненавижу и боюсь.

– Я думала, ты его ненавидишь, – напомнила я сестре. – После того, что он с тобой сделал…

Я вспомнила крики. Громкий голос отца эхом разнесся по дому. Я вспомнила рыдания Селесты. До сих пор это был единственный пример того, что в моей сводной сестре есть что-то несовершенное. И я винила во всем этого человека. Считала его ответственным за весь тот переполох.

Более того, я вспомнила, как мельком увидела Хавьера Дос Сантоса. После очередного приступа криков, рыданий и борьбы на верхнем этаже я прилипла к окну над парадным входом, спрятавшись за шторами, и посмотрела вниз на монстра, который угрожал разорвать моих родных на части.

Это было много лет назад, но мои воспоминания остались такими же яркими, как если бы это случилось вчера.

Он был темным как грех. Пятно на камне. Его волосы были блестящими и настолько черными, что отливали синевой и напоминали вороново крыло. Его лицо было жестоким и жестким, таким жестким, что у меня перехватило дыхание. Он был сделан из мускулов, стальных и опасных, – поразительный контраст с благородными мужчинами, с которыми я росла. Он не был элегантен. Он не был грациозен.

«Он не имеет права на мою прекрасную сестру», – подумала я.

Именно это мой отец выразил тогда в недвусмыс ленных выражениях. «Селеста, – вопил он, – создана для лучшего!»

Но вот для меня Хавьер Дос Сантос оказался достаточно хорош.

– Конечно же я не ненавижу его, – сказала Селеста все с тем же смехом, предполагавшим, что я слишком молода и глупа. – Откуда ты вообще это взяла?

– От тебя. Ты кричала, что ненавидишь его и будешь ненавидеть вечно и никогда не унизишься до дешевого всепрощения.

– Вот что я могу рассказать тебе о Хавьере, – прервала меня Селеста. – Он не такой, как другие. Ты должна это знать заранее. Отбрось все предубеждения, которые у тебя есть.

– Единственный мужчина, которого я знаю, это отец. Ну, еще несколько священников. И твой муж.

Я не хотела произносить эти слова таким тоном. «Твой муж». Как будто я его осуждала.

Но Селеста, расслабившись, откинулась на спинку дивана. Как будто в этот момент она могла наконец отступить от своего обычного строгого совершенства.

– Хавьер сильный. Он возьмет то, что хочет. И, что еще хуже, ты с радостью унизишься, чтобы дать ему желаемое.

Я нахмурилась:

– Я не собираюсь унижаться. Тем более с радостью.

Селеста махнула рукой:

– Так и будет. Он унизит тебя, оскорбит и, вероятно, заставит плакать. И ты поблагодаришь его за это.

Сердце колотилось так сильно, что у меня закружилась голова. В горле пересохло, язык присох к нёбу. Страх, казалось, пульсировал во мне все жарче и неистовее с каждой секундой.

– Зачем ты мне все это говоришь? За день до моей свадьбы!

Если Селеста и смутилась, то не подала виду. Совсем.

– Я просто пытаюсь подготовить тебя, Имоджен.

– Я и без того считаю, что он чудовище. Не понимаю, почему ты думаешь, что разговоры об унижениях и оскорблениях улучшат ситуацию.

– Тебе, конечно, придется следить за языком, – сказала она почти печально. – Дерзости он не потерпит. Или того, как ты беззаботно бегаешь по дорожкам, словно простолюдинка, вспотевшая и румяная.

Она-то от природы была стройна и красива. И считала, что любой, кому приходится трудиться ради приближения к идеалу, никогда идеальным не будет.

Раньше мне как-то не приходило в голову, что это может относиться и ко мне.

– Значит, тебе очень повезло, что ты избежала этого, – тихо сказала я. – Что я несу это бремя за тебя. Ради семьи.

Я никогда раньше не видела ее такой. Ее лицо вспыхнуло. Она вздернула подбородок, глаза ее сверкнули.

– Я и впрямь считаю себя счастливицей каждый день.

Я обнаружила, что мои руки теребят подол пижамы, выдавая беспокойство.

И как ни странно вела себя сегодня моя сестра, она все еще оставалась моей сестрой. Единственным человеком, который никогда не наказывал меня за вопросы.

Вот почему я осмелилась спросить о том, что беспокоило меня больше всего с тех пор, как отец объявил о моей помолвке за рождественским ужином.

– Как ты думаешь… – Я прочистила горло. – Он сделает мне больно?

Селеста долго молчала. А когда заговорила, в ее взгляде появилась жесткость, губы скривились, и она больше не выглядела расслабленной.

– Ты переживешь это, – сказала она мне. – Ты справишься, Имоджен, к добру или к худу, но именно за это ты будешь держаться. Мой тебе совет: забеременей как можно быстрее. Такие люди хотят наследников. В конце концов, это все, чего они хотят. Чем скорее ты выполнишь свой долг, тем скорее они оставят тебя в покое.

И еще долго после того, как она покинула мою комнату, я стояла на месте как громом пораженная. И не могла дышать. В груди у меня что-то сжалось от страха, и я невольно подумала, что сегодня впервые увидела свою сводную сестру – по-настоящему увидела.

Это наполнило меня печалью.

Но в то же время меня охватило какое-то непонятное беспокойство.

И оно заставило меня подняться на ноги. Я вытерла странную влагу с глаз и направилась к двери, но тут же живо представила себе реакцию отца, если он увидит, что я брожу по дому, полному важных гостей, в пижаме и с всклокоченными волосами.

Я вернулась в спальню, быстро оделась, напялив платье, которое подготовили мне горничные, поощряя меня одеваться так, как желает мой отец. Мне платья были не по вкусу, особенно в это холодное время, пусть это и было с длинными рукавами и из тонкой шерсти. Я надела под платье мягкие кожаные сапоги до колен и посмотрела на себя в зеркало.

Элегантнее я не стала.

Такие кудри, как у меня, всегда выглядят спутанными. Мои волосы сопротивлялись любым попыткам укротить их. Монахини сделали все, что могли, но даже они не смогли побороть естественную склонность моих волос к свободе. Волосы были проклятием моего существования. Так же, как я была проклятием моего отца.

Только после того, как я смогла честно сказать, что я, по крайней мере, пыталась привести себя в порядок, я покинула комнату.

Вышла в холл, нырнула на заднюю лестницу для слуг. Мой отец не одобрил бы, что его дочь ходит по дому как прислуга, но я никогда не думала, что ему нужно это знать. А для меня это делало жизнь в этом доме куда более сносной.