Виктория Яровая - Девятая жизнь

Тем временем он спустил ноги с топчана, а я только сейчас поняла, что сижу и рассматриваю полуголого мужчину. За свои двадцать лет, семнадцать из которых я прожила в деревне, где мужчины часто снимали рубахи при работе в поле, я не в первый раз видела полураздетого мужчину. Но почему-то сейчас стало неудобно. А он тем временем встал и прошел к полкам, где стояли различные мешочки и горшки. Вытащив котелок с теплой водой из печи, он заварил себе что-то в глиняной кружке. До меня донесся тяжелый запах сон-травы. Очень сильная травка, и принимать ее нужно с большой осторожностью и нечасто. Она обладает сильным успокоительным и снотворным действием, но вызывает привыкание. А если привыкание уже произошло, то она, наоборот, начинает бодрить и вызывает неконтролируемые вспышки ярости.

В целебных травах, ягодах, грибах я очень хорошо разбиралась. Всю жизнь прожила в деревне с бабушкой, которая, наверное, и по сей день является лучшей травницей в округе. К ней за снадобьями приезжали из всех соседних деревень. На это и жили, когда отца убили на войне, а мать скончалась при родах младшей дочери. Бабушка обучала нас с сестрой, стараясь передать все свои знания, боясь, что уйдет в мир иной, а мы останемся совсем одни, без возможности прокормить себя.

Как они поживают? Жива ли еще бабушка? Что станет с сестрой, если ее не будет? Эти мысли приносили мне боль, и я старалась гнать их от себя. Ведь сначала я отчаянно пыталась вернуться в деревню, думала, что просто буду жить с ними, моих жизней хватило бы на много лет. Но маг закинул меня в какой-то неизвестный город, и каждый раз, когда я умирала, возвращалась в него обратно. Я не знала, где нахожусь и в какую сторону идти. Но все же упорно шла, шла наугад, надеясь, что увижу хоть что-то знакомое, что подскажет мне, куда идти. Но мне не везло, я умирала и снова оживала в городе. На восьмой жизни я прекратила эти попытки. Даже если бы я добралась до них, мне не хотелось умирать у них на глазах. Они уже оплакали меня и не заслужили пройти через это снова.

Погруженная в свои мысли, я сидела в темном уголке и даже успела забыть про мужчину. Он тем временем добрался до кровати и лег. Я слышала его прерывистое дыхание, оно было тяжелым и вырывалось с тихим хрипом. Мне было жаль его, но чем я могла ему помочь? Я кошка. Кошка, которая донашивает свою последнюю жизнь и уже готова с ней расстаться. Кинув последний грустный взгляд на тихо лежащего мужчину, я развернулась и, пошатываясь, пошла в свое убежище. Раны на боках снова начали кровить. Нужно бы их зализать, но я так не смогла пересилить себя и начать умываться, как делают это кошки. Поэтому никогда не вылизывалась, а мылась в ручейках или лужах, что почище. Пересиливать себя сейчас и зализывать раны совсем не хотелось. Пусть будет так. И, свернувшись в клубок, я заснула, прижимаясь спиной к теплой печке.

Весь следующий день я не выходила из своего укрытия. Хозяин избы что-то делал – слышались шаги и звуки обычного деревенского быта. Топилась печь, булькало в котелке. Иногда он подходил и заглядывал ко мне, сменил мне молоко в мисочке. Я не шевелилась и не поднимала голову – не было сил – и только взглядом следила за ним. Он ничего не говорил, не пытался меня достать, только смотрел на меня печальным взглядом своих серебристых глаз. Днем он ушел и вернулся поздно вечером, проверил, жива ли я и не убежала ли. Сменил мне молоко и лег спать. Я тоже спала. Силы покидали меня, и тело уже не слушалось.

Ночью меня снова разбудили стоны и тяжелое хриплое дыхание. Я лежала в темноте и думала о том, что, скорее всего, вскоре эта избушка опустеет, зарастет мхом и сгниет. Бревна уйдут в землю, крыша обрушится, и только печка еще некоторое время будет напоминать о том, что когда-то здесь жил человек, у которого были свои мысли, стремления, заботы. Вспомнит ли кто-нибудь о нем? Найдутся ли люди, которые предадут его тело земле после смерти? Я видела, как сильно он болен и болен уже давно, но не понимала, что это за болезнь. А может, их несколько, и они не связаны? Зачем я об этом думаю? Все равно не могу ему помочь. И я лежала, положив голову на передние лапы, и слушала его тяжелое дыхание.

Утром я все же проснулась, хотя втайне и надеялась, что уже не смогу этого сделать. Ну что ж, еще одни день, хорошо, я и его перетерплю. Мужчина уже встал, и я слышала шорохи и постукивания. Он снова сменил мне молоко и посмотрел в глаза долгим взглядом. Потом неожиданно для меня сел на пол около моего убежища и, облокотившись на стену, откинул голову. Повернувшись ко мне, он посмотрел мне в глаза, и я увидела в них столько затаенной боли, что мое сердце болезненно сжалось. Что такого он увидел в моих глазах? А он вдруг заговорил тихим печальным голосом, который пробирал насквозь:

– Знаешь, Синеглазка, я столько раз видел этот взгляд и надеялся, что больше уже никогда его не увижу. Это взгляд смирения. Взгляд ожидания смерти. Десятки, сотни таких взглядов своих солдат я вижу по ночам. И каждый такой взгляд – это приговор. И даже там, где еще могла бы быть надежда на спасение, этот взгляд решает все. Когда я видел его, понимал, что это конец – еще один человек ушел навсегда. Такие не выживали. Они уже приняли смерть и ждали ее как избавления. Кто-то из них мог бы жить, если бы только захотел и немного постарался. Если бы только захотел, – его голос перешел в шепот, и он на некоторое время замолчал, прикрыв глаза, а затем снова посмотрел на меня и продолжил: – Я сам прошел через это. Пару лет назад, когда закончилась война, я пришел сюда умирать. Мой дом был разрушен, все родные погибли, мой магический дар был выжжен до дна. Я не успел восстановиться вовремя, и теперь все болезни липнут ко мне, как мухи к варенью. Но знаешь что, Синеглазка? Прожив тут наедине с собой почти год, я понял, что не готов так быстро сдаться. Не готов отдать себя сырой земле тогда, когда мои глаза еще видят гладь озера, в котором, как в зеркале, отражается голубое небо и кромка леса. Не готов, пока мои руки могут ощущать шершавую кору дерева, под которой бежит жизнь. Не готов, пока мой язык может насладиться сочным вкусом переспелой земляники, что растет вдоль тропинки. Я просто оказался не готов к этому. Я хочу видеть, чувствовать жизнь. Всегда думал, что жизнь должна доставлять только счастье и удовольствие. А если этого нет, то это и не жизнь. Всю войну я не жил – долгие годы прошли, как в тумане. Столько боли и горя. Я думал, что это не жизнь, это просто не могло быть моей жизнью. Да, война закончилась, но она все еще осталась в каждом, кого она коснулась. Она поселилась глубоко внутри и шепчет, шепчет из своего угла, что она все еще здесь и чтобы ты не смел начинать жить. И только потом я понял, что жизнь – это не только тогда, когда тебе хорошо и ты счастлив, но и тогда, когда ты горишь в пламени боли, и тогда, когда твою душу разрывает отчаяние. Это все тоже жизнь, такая, как она есть, неприкрытая иллюзиями и неоправданными ожиданиями. И пусть я проживу недолго, но как бы плохо мне ни было, я постараюсь насладиться каждым вздохом, каждым мимолетным моментом счастья. Я не позволю этим чувствам затеряться в пучине отчаяния и безнадеги. Это все мое. И я никому не должен отдавать все это раньше времени. Понимаешь?