Виктория Яровая - Девятая жизнь

И он улыбнулся мне открыто и счастливо. Жаль, что борода скрывает его лицо, наверное, у него красивая улыбка. Я смотрела на него и удивлялась. Как он смог прожить два года? Маги после выгорания, которое на войне случалось довольно часто, должны были проходить специальную процедуру восстановления, и тогда был шанс, что они смогут потом жить, как обычные люди. Для этого их отпаивали отваром очень редкого гриба, который так и прозвали “горелый гриб”, и оставляли на неделю в изоляции. Свой дар маг уже никогда не мог вернуть, но продолжил бы жить как обычный человек. Если же не пройти эту процедуру, то маг обычно умирал в течение полугода. Исключений практически не было. Они быстро заражались всеми болезнями, с какими соприкасались даже слегка, и болезни протекали очень тяжело, а лечебная магия на них не действовала. В мирное время редко встретишь такого невосстановленного бывшего мага, но в военное время их было полно. В пылу сражений на восстановление, как правило, не было ни времени, ни возможности. Поэтому магов на войне старались беречь, и сами они не бросались в центр сражения – чаще помогали издалека.

И я вспомнила, что уже видела такого мага. Наша деревня находится недалеко от основного тракта, и у нас часто останавливались отряды солдат, идущих в город или наоборот. Несколько лет назад привезли к нам одного такого мага. Его изолировали в пустой избе, и мы с бабушкой готовили отвар из «горелого» гриба, который мы с таким трудом добывали летом. Пришлось тогда отдать весь запас, но маг поправился.

А этот вот не восстанавливался, но уже два года живет и собирается пожить еще. Удивительно. Возможно, это потому, что он живет в изоляции? Наверное, что-то отразилось в моих глазах, потому что он хмыкнул в бороду и сказал:

– Все здесь хорошо, Синеглазка, за исключением того, что мне иногда кажется, что я схожу с ума от одиночества. Вот смотрю на тебя и думаю, что все ты слышишь и понимаешь. И мне так жаль, что ты готова умереть. Тебе было бы здесь хорошо, я бы позаботился о тебе, сколько смог, а когда пришло бы мое время, постарался пристроить к хорошим людям, – он замолчал, с грустью глядя на меня, а затем задумчиво продолжил: – Скоро наступит настоящая весна. Сойдет снег, все кругом оживет, и запахнет пряным запахом лес, потекут ручейки и расцветут первоцветы. Их цвет будет напоминать мне твои глаза, Синеглазка, и я буду стараться изо всех сил дожить до этого момента. А если повезет, то и дольше.

Он еще немного помолчал, а затем встал и ушел. А я лежала и думала о его словах. Они задели меня, заставили выглянуть из раковины моего отчаяния и осмотреться. Неужели я больше никогда не смогу насладиться чудом весны? Не смогу увидеть, как оживает природа, не смогу почувствовать аромат весны и вдохнуть его полной грудью? Почему? Почему я сама лишаю себя этого? Да, я устала и боюсь жить, боюсь верить, что когда-нибудь мне будет хорошо. Но ведь этот странный мужчина живет и даже пытается наслаждаться этим. Почему я не могу? Если бы могла, я бы зарыдала в этот момент. Так хотелось почувствовать успокоение через пролитые слезы, но вместо этого я свернулась в тугой клубок и заснула.

Мне редко снились сны, особенно из той далекой жизни, когда я была человеком. Вздрогнув, я проснулась, но не спешила открывать глаза, наслаждаясь воспоминаниями о сне. Я старалась прожить его еще раз, чтобы запомнить и не потерять. Мне снился далекий день моего детства. Тогда мне было не более пяти лет, и мы с родителями устроили пикник на полянке в лесу. Была поздняя весна, деревья только пускали ярко-зеленые ароматные листочки, а нежная травка только-только пробивалась сквозь старую листву. Родители о чем-то разговаривали и смеялись. Папа нежно обнимал маму и гладил ее уже округлившийся живот. Сон был яркий, наполненный звуками и запахами леса. Даже сейчас с закрытыми глазами я снова их чувствовала. Как прекрасно! Но как бы ни было хорошо, я открыла глаза и снова вернулась в мою действительность. Я осужденная убийца, с неискупленным тяжелым грузом на душе, превращенная в кошку, доживающую свою девятую жизнь. Неужели я так и уйду с тяжелым сердцем, бесцельно просуществовав все дарованные мне жизни?

Мои мысли прервал кашель. Сначала несильный, но вскоре превратившийся в надрывный. Я слышала, как загремела посуда и зажурчала вода. Мужчина пытался пить, но кашель не прекращался, и было слышно, как он хрипит. Вскоре приступ прекратился и наступила тишина, нарушаемая только его тяжелым дыханием. Ему бы попить коры кустарника лапотника и корня оководника, чтобы унять кашель, а на ночь поджечь сухие веточки того же лапотника, чтобы подышать его дымом, и набить их в подушку. Но ведь он невосстановившийся маг, это все может и не помочь. Вот если бы сейчас была полноценная весна, я бы собрала цветы морянки и … И тут я поняла, что думаю совсем как раньше, когда готовила травы для кого-то из деревни и чувствовала, что мои умения приносят пользу. Но как раньше уже никогда не будет, я уже никому не смогу помочь. Стало так горько и обидно. Обидно, что я так и уйду без искупления за тяжкий грех. Обидно, что у меня нет возможности помочь этому, наверное, неплохому человеку. Человеку, который первый за все мои кошачьи жизни протянул мне руку помощи. Человеку, который спас меня, пригрел и пообещал заботиться. Просто так. Потому что мог это сделать и сделал. Раньше я могла бы ему помочь, если не вылечиться, то хотя бы продлить его жизнь, за которую он так крепко держится и не хочет отпускать. Но как это сделать сейчас? Я кошка. Маленькое, хилое животное, и у меня лапки, в конце концов! Как мне кору срезать? Зубами грызть? А как сушить ее? У себя за печкой? Я задумалась. А почему бы и нет? Да, будет сложно, но ведь искупление и не должно даваться просто. И, подумав еще немного, я решилась. Я сделаю все для того, чтобы помочь ему, и это будет моим успокоением. Взамен отобранной мной жизни я приложу все усилия, чтобы спасти другую.

От принятого решения даже закружилась голова, настолько оно дурманило и окрыляло. А в голове уже сами собой всплывали знания и умения, накопленные за всю мою недолгую жизнь. Я составляла план, что мне нужно сделать. В первую очередь, нужно не умереть и немного окрепнуть, чтобы я смогла выйти на улицу за нужными компонентами. И это было самое слабое звено в моем плане, так как силы уже покидали меня.

Собрав все свое желание выжить, я поползла к миске с молоком. Хочу жить? Значит, должна есть. Меня хватило совсем на чуть-чуть, но я смогла немного вылакать молока и без сил упала тут же у миски. Обратно уже не пойду.

Утром здесь меня и нашел хозяин дома. Он присел рядом со мной на корточки и легким касанием погладил меня по макушке. А я, помня о своем решении, снова попыталась дотянуться до молока, но не смогла встать. Тогда он подхватил меня на руки и, взяв миску с молоком, двинулся к лавке, по пути захватив кусок чистой ткани с полки. Он сел, поставив молоко на стол, и аккуратно уложил меня на колени. Смочил тряпицу в молоке и аккуратно выжал мне ее в рот, потом снова и снова, пока миска не опустела. Я безропотно принимала его помощь и все больше укреплялась в принятом мною решении. А он держал меня на коленях и нежно поглаживал мне спинку, аккуратно перебирая пальцами шерсть.