Николай Наседкин - Гуд бай, май… Роман-ностальжи

Конечно, вскоре объяснились и загадочные взгляды Лиды при первой нашей встрече, и наше такое стремительное сближение-сплетение душ, а затем и тел. Оказывается, я был практически двойником (естественно, – младшим) учителя физики, в которого она без памяти влюбилась в выпускном классе школы. Роман тот школьный был страстным, скоротечным и закончился драматично: физика выперли из школы, его бросила жена и он уехал-исчез неизвестно куда, а Лиду исключили из комсомола и хотели даже из школы, но всё же пожалели и дозволили получить аттестат, правда, без медали, которую она очень даже заслуживала. Этот рассказ Лиды о своей первой горькой, но и сладостно памятной любви впоследствии аукнулся эпизодом в моём романе «Алкаш», в кипучей биографии героини Лены:

…А в десятом классе у неё случилась бурная история с учителем физики. Вечером, на факультативе, они проводили-делали какой-то опыт и пережгли пробки. В темноте кромешной этот Бойль, этот Мариотт барановский, ища дверь, случайно наткнулся на Лену, нечаянно обнял, замкнулась какая-то неведомая цепь, и ток вожделения мгновенно сотряс их – учителя и ученицы – тела. Пока остальные мальчишки-девчонки суетились, пищали, искали огонь, этот Фарадей, этот Ом общеобразовательный и Лена успели так нацеловаться, натискаться и возбудиться, что еле дождались затем уединения и устроили короткое замыкание телес – совокупились…

(«Алкаш»)

Конечно, уничижительно-насмешливая тональность повествования относится к образу Лены (прототипом которой послужила Лена III) – у Лиды с реальным учителем, насколько я помню, всё было чище, возвышеннее и не так скоропалительно-блядски.

Не сразу дело сладилось и у нас. У меня какой опыт? Галя-школьница с её девическими комплексами и страхами, которые я так и не смог преодолеть-сломать, да Галина-москвичка без всяких комплексов и страхов, которую и уговаривать-уламывать не надо было – сама набрасывалась. Лида, понятно, была ни той, ни другой, так что с чего и как начинать полное сближение я и понятия не имел. Приходил в гости, пили мы чай вместе с Тамарой Петровной и всей детской ватагой, потом оставались с Лидой в комнате одни и… дружили. Ну чего-то там разговаривали, стихи читали, музыку слушали – Ободзинского с Магомаевым, «Поющих гитар» с «Орэра» да Радмилу Караклаич с Сальваторе Адамо (Лида всю первую получку романтично ухнула на портативный катушечный магнитофон, которые только-только тогда появились), о своих прошлых днях вспоминали-рассказывали… Не помню даже – целовались мы или нет.

Сколько бы такая детсадовская идиллия тянулась – Бог весть, только Лиде томиться, видимо, надоело (а она томилась, ох как томилась-горела желаниями – это я потом понял), и в один из таких вечеров она предстала передо мной не в брючках или платье, а в домашнем очень даже лёгком халатике. К тому же (и как это получилось-то?!) и в доме никого не было, и мы с ней оказались на полу, на ковровой дорожке, рассматривая фотографии в тяжёлых альбомах. К тому же вдруг открылось (в прямом смысле слова!), что под халатиком у Лидии Петровны вроде как больше ничего и нет… Тут уж, понятно, и медный истукан бы не выдержал.

И я не выдержал!

Правда, уже запустив тихой сапой руку под халатик и обмерев в робости, всё же спросил прерывистым и умоляющим шёпотом:

– Лид, можно?

– Можно, можно! – нетерпеливо выдохнула она, опрокидываясь на спину и притягивая меня к себе.

Я, мгновенно забыв все уроки Галины-москвички («Не торопись! Не спеши!..»), засуетился, еле успел приспустить свои штаны, набросился на Лиду, ворвался-влетел внутрь, толком сам ничего не понял, как – взрыв, фейерверк, гейзер, солнечный удар…

И всё кончилось!

Лида, чувствовалось, даже толком ничего не поняла: что это такое было-то? Она села, запахнула халатик, обхватила колени руками и странно, с каким-то чувством вины, на меня, скукоженного донельзя, глянула.

– Господи, что я наделала! Да ты же ещё мальчик! Я у тебя первая, да?

– Ну хватит тебе! – буркнул я. – Совсем не первая!..

Однако ж Лида не верила и весь вечер потом сокрушалась: мол, надо было тебе с девчонкой-ровесницей невинность потерять, чтоб всё чисто было и возвышенно…

Назавтра был опять день то ли получки, то ли аванса, и вечером я притопал в гости с подарком для Сашки, Лидиного пацана (который с первых дней удивительно как привязался ко мне), – игрушечным автоматом на батарейках. Он сверкал, стрекотал, стоил довольно дорого и вообще о таком любой парнишка в то время мечтать только мог. Сашки дома не было – играл где-то на улице. А Лида, увидев-разглядев подарок, вдруг насупилась.

– Забери, Коля, не надо нам никаких подарков…

– Ты чего? – не врубился я. – Сашке понравится, я уверен!

– Коля, – Лида взглянула на меня серьёзно, в упор, – ты что не понимаешь, что это получается как плата за вчерашнее?

Вот она – женская логика! Я уж и так убеждал Лиду, и этак – бесполезно: нет, ты этим подарком меня унижаешь и оскорбляешь!

Я был по случаю получки слегка подпортвейненный, вспылил наконец, выскочил на крыльцо и, схватив злосчастный автомат за дуло, со всего маху запустил его в соседские огороды. Острая мушка распорола мне ладонь до кости, я пот о м истекал кровью, Лида плакала, перевязывая мою ладонь, целовала её и меня и кляла на чём свет стоит меня за дурость, а себя за идиотскую принципиальность. Она даже подхватилась идти искать заброшенную игрушку в чужие огороды, но я уговорил её оставить затею до утра: и сумрачно уже, да и…

Я жадно обхватил её здоровой рукой и приник к губам. Лида сначала чуть замялась (на кухне Тамара Петровна гремела посудой), но потом ответила, открылась, впустила меня.

Видимо, за сутки я резко помудрел и повзрослел, вспомнил секс-грамоту, и в этот вечер всё у нас с Лидушей получилось классно и замечательно…

А потом я достал и раскрыл тетрадку-дневник, который вёл в последние полгода нашей с Галочкой любви и где подробно описывал наши ласки-обжимания, так что постороннему читателю могло показаться, что всё-всё у нас с Галей было и получалось, и дал этот дневничок Лиде – сильнее боли в руке кровоточила рана в сердце, что она считает меня за мальчика-несмышлёныша. Ну а про московскую Галину не мог же я ей сказать-открыться – почему-то было ужасно стыдно. Пусть уж думает, что я с Галей впервые всё испытал-попробовал…

И вот началась моя почти что семейная жизнь. Я иногда по две-три ночи (чаще на выходные) ночевал у Лиды, спал с ней в одной кровати. Тамара к этому относилась вполне благосклонно, считая, что если сестрёнка счастлива – то остальное не важно. Белобрысый Сашка звал меня «дядь Колей» и буквально прилипал, когда я появлялся. От Надежды мы с Лидой нашу любовь скрывали: она, почуяв эту связь-любовь, категорически воспротивилась – мол, он (то есть, я) ещё совсем мальчишка, ему в армию скоро, а Лиде надо искать мужа и отца для сына… Тоже мне, благодетельница-печальница – свою семейную жизнь устроить не сумела, а других учит! Пару раз, когда Надежда Петровна нежданно заявлялась-заглядывала рано утром к Тамаре Петровне, мне приходилось, схватив одежду в охапку, из тёплой постели нырять под кровать и там отлёживаться-хорониться.