Энджел Фогг - Превратности любви

– Я устала… честное слово…

– Тогда иди и ложись, – мягко сказал он.

– Одна? – Глаза ее расширились. Она нервно провела языком по сухим губам.

– Нет, – твердо отказал он, явно наслаждаясь ее смущением.

Линн стояла как завороженная, не сводя глаз с его чувственных и решительных губ, которые вдруг очутились совсем близко. Поцелуй был коротким, но дерзким и полным скрытой страсти. А потом он отодвинул ее от себя. Сначала Линн замерла в нерешительности, но, сбросив оцепенение, пошла в ванную, где долго мылась и причесывалась. Выйдя, она обнаружила мужа уже в постели.

Ей оставалось только одно – тихо лечь и закрыть глаза. Скорее бы заснуть! Она съежилась, услышав, что муж зашевелился.

– Спокойной ночи, Линн, – раздался его голос. Димитр потушил лампу.

Смеется, смеется надо мной, едва не плакала Линн. Говорит вроде бы ласково, а на самом деле безжалостно и властно. Она была уверена, что он играет ее эмоциями и экспериментирует с ее чувственностью. К стыду и ужасу Линн, делает это успешно.

Она лежала к нему спиной в ожидании спасительного сна, но вдруг ахнула, ощутив на талии его сильные руки, легким движением прижавшие ее к себе.

Ладони бесцеремонно исследовали грудь, губы, щекотали шею, затылок, мочку уха.

– Не надо, – пролепетала Линн, уже зная, что никогда не останется равнодушной к его прикосновениям. Не останется, потому что хочет этого.

Без видимых усилий Димитр повернул к себе гибкое жаждущее его тело, женщину, которая сразу припала поцелуем к его рту, даруя сладость и обещая восторг. Дразнящий зов плоти увлекал ее все больше, и она только слабо запротестовала, когда он оторвался от ее губ и скользнул вдоль шеи вниз, торопясь найти трепещущие гроздья грудей. Он обнажил свою женщину и впился губами в нежно-розовый бугорок, венчавший белую округлость, и раздался слабый стон, потому что стрела вожделения, пронзив ее естество, заставила жарко биться каждый нерв. Все исчезло, осталась только всепоглощающая страсть. Она уже не была хозяйкой своего тела. Над ней властвовал мужчина. Она не слышала, как глухо стонет, не чувствовала, как грациозно извивается под его руками, как задыхается, ощущая жадные губы на животе, на бедрах и, наконец, у входа в потайные женские угодья. Вожделенная пытка началась. Мужчина возносил ее все выше и выше, подводил к бездне наслаждения, и она с протяжным стоном готова была уже рухнуть в эту пропасть… но тут он оставил ее… и. начал покусывать мягкие бедра, снова пробегал языком по влажным створкам лона, снова бросал ее на грани экстаза… Женщина уже не помнила себя. Она отчаянно вцепилась в сильные мужские плечи и молила, молила, молила…

И тут он ворвался в ее лоно, медленно, но властно раздвигая влажные, жаркие, тугие створки.

В этот раз боли не было. Было только восхитительное ощущение полноты, которое давал ее телу упругий горящий ствол. Единственно верное, единственно желанное ощущение, которого так давно ждало ее женское естество. И уже ничего не стоило приспособиться к чувственному ритму мужчины и пуститься с ним в извечный танец плоти. Умеренный ритм перешел в быстрый, потом в бешеный, когда на пределе каждая жилка, каждая нервная клеточка; он заводил женщину все выше и выше, откуда наконец низверг в пучину оргазма, отобрав у нее способность двигаться, говорить, видеть…

Как сквозь пелену, Линн почувствовала потом его руки, ласкающие ее грудь, его губы, щекочущие рот… Последнее, что осталось в памяти, – шелковистая простыня, покрывшая наготу, и надежные горячие руки, которые обняли ее и унесли в сонный мир грез.

День уже разгорелся вовсю, когда Линн и Димитр выехали из отеля. Медовый уик-энд заканчивался. Они направились домой, в свой особняк.

Элени приготовила истинно праздничный ланч, и, хотя Линн честно пыталась отдаться греху чревоугодия, все было тщетно. Есть она не хотела.

Возможно, виной тому были дурные предчувствия, потому что очень скоро позвонили из клиники: Пейж стало хуже. Димитр немедленно вывел «ягуар». В больнице им сказали, что Пейж уже в интенсивной терапии, под капельницей. Им оставалось только сидеть подле ее кровати и ждать, когда она на несколько секунд вырвется из забытья.

Два дня и две ночи Линн и Димитр по очереди бодрствовали около Пейж, пока наконец ранним утром не уехали домой. Все было кончено.

Промелькнула череда горестных дней. Похороны были уже позади, но боль не проходила. Линн углубилась в хозяйственные дела, каждый день находя себе работу: то убирала дом, то рядом с Элени скребла кухню, то возилась в саду. Действовала она автоматически и очень сосредоточенно – только так можно было заглушить тоску.

То и дело всплывало перед глазами жизнерадостное лицо матери, ее ласковые глаза, улыбка, голос, то и дело вспоминались прожитые с ней счастливые дни. Не всякой дочери доводилось иметь такую мать и такого друга. Линн понимала, что за это будет вечно благодарить судьбу. Тем горше была потеря. Раздумья о матери теперь непременно наводили Линн на мысли о Димитре, об их странном браке и о том, что отныне этот человек стал для нее главным в жизни. С кончиной Пейж уже не было необходимости притворяться. Впрочем, себя Линн не обманывала. Она признавала, что бессильна противиться той чувственной стихии, которую вызывал в ней муж. Линн презирала себя за слабость, за то, что зажигается от одного его взгляда, от одного прикосновения. Отдаваться плотской любви с ним ей было необходимо, как необходимо человеку дышать. В его руках она забывала обо всем, кроме всепоглощающей остроты вожделения, она заворачивалась в волшебную пелену сладострастия, проваливалась в бездну… чтобы потом очнуться и начать новый, мучительно-счастливый день.

Однажды таким утром, после отъезда Димитра в город, Линн быстро собралась и пошла к машине, на ходу сказав Элени, что вернется домой после полудня.

Погода стояла замечательная: синее небо, чуть забеленное облаками, щедрое солнце и безмятежный ветерок.

Не зная толком, куда едет, Линн вывела «мерседес» на южное шоссе и поехала по направлению к полуострову Морнингтон. По мере отдаления от города машин становилось все меньше, и скоро Линн поняла, что приближается к Фрэнкстону.

На побережье можно свернуть у любого указателя, но почему-то Линн выбрала дорогу на Роузбуд. Остановилась она на уединенной стоянке. С одной стороны – зелень лугов, с другой – пронзительная лазурь моря. Долго она сидела в машине, бездумно глядя вдаль, где небосвод сливался с морской гладью, потом пошла по песчаному пляжу – куда глаза глядят.

Бриз ворошил волосы, трепал подол легкого платья, но Линн не замечала этого. Она шла, глядя на чаек, игравших над водой, слушая их надрывные крики и шелест волн. Спустя какое-то время девушка остановилась и так же отрешенно двинулась обратно, удивляясь, что незаметно ушла так далеко. И вновь мысли ее вернулись к Димитру. К супругу, брак с которым был вынужденным, продиктованным беззаветной любовью к Пейж, к человеку, которого обожали они оба.