Дина Лоуэм - Утоли мою печаль

– Потому что я люблю тебя.

Мэдж отшвырнула его руку, оттолкнула и попыталась закрыть дверцу. Он не дал ей этого сделать. Она начала с ним бороться. Ему удалось схватить ее и вытащить из машины.

– Оставь меня в покое!

– Но почему?

Слезы покатились еще быстрее. Нахлынула боль, как от раны.

– Потому что это ранит, – всхлипнула она. – Это слишком сильно ранит, а я так устала!

Он привлек ее к себе и крепко обнял.

– О, Мэдж, я знаю. Я знаю…

– Нет, – упрямилась она. – Ты не знаешь. Ты ничего не знаешь.

– Я многое знаю, – бормотал он, а она отворачивалась, не желая слушать его. – Я говорил с другими медсестрами. И с Пегги Уильямс. Она сказала, что Хыннам – это гиблое место. И что ты ей помогла там выжить.

Пегги. Боже мой, подумала Мэдж. Ясноглазая блондинка, которая играла на гитаре. Она потеряла жениха в авиакатастрофе. Но какое дело до всего этого Майклу?

– Я ничего такого не сделала, – сухо сказала она. – Ничего подобного. Уезжай, Майкл. Оставь меня в покое.

Слезы градом катились по ее лицу, и морской пейзаж подернулся расплывчатым туманом.

– Не могу, милая, – шептал Майкл. – Я никак не могу тебя покинуть. Я это начал, и я должен закончить.

Мэдж, кажется, начала понимать, где находится. Она услышала гудки кораблей в заливе, крики чаек и стрекот насекомых. Она совершенно не помнила, как сюда попала. Помнила только, что пришлось бежать, потому что Джимми преследовал ее. Джимми и другие призраки, для которых у нее не было ни сил, ни времени. Ей надо было заботиться о безопасности детей.

Если с ними все в порядке…

– О Господи, – простонала она, пытаясь нырнуть в машину. – Джонни, Джесс. Мне надо…

Майкл удержал ее.

– Они в порядке. Но ты не уедешь, Мэдж, пока мы не поговорим.

– О чем? – вызывающе спросила она. – О прежних добрых днях? Ну что ж, Майкл, я могу припомнить прежний добрый день, будь он проклят. И не один. О чем же мы будем беседовать.

– Пегги говорит, ты всегда била пациентов, – тихо сказал он. – Она еще говорит, что ты вроде как усыновляла по одному парню из каждой партии раненых и тащила его, пока ему не станет лучше. Что ты была одержима работой.

Мэдж старалась удержаться от слез.

– У Пегги память не лучше, чем у меня.

– Ты этого не помнишь?

– Какая разница? Ты хочешь, чтобы я сказала, что помню тебя? Ну ладно, помню! И помню Смитти и то, как приходилось врать тебе, когда он умирал. Я не запомнила твоего имени. Но я помню твои раны. Все говорили, что ты все равно умрешь и зачем, мол, стараться. Но я лучше знала. Хотя в общем-то было безразлично. Вы все уезжали, и я никогда не знала, что с вами дальше случается.

Она отошла от него. Побрела к морю, пока волны не начали лизать носки ее белых туфель. Начинался отлив. Почему-то это еще больше опечалило и рассердило ее.

– Я не могла взять на себя всех этих парней, которые умоляюще глядели на меня, поддержать их, быть их матерью, сестрой и невестой. Я не могла без борьбы позволить им умереть и не могла утешить их, когда они выписывались и уезжали домой без руки или без ноги.

Ее сердце сжималось от стыда. Она не могла смотреть ему в лицо, потому что он любил ее. Потому что она разделяла его чувство и не могла больше с этим жить.

– Разве ты не исполняла свой долг?

– Не в этом дело. Я была не такой, какой нужно быть на войне. Я не могла… не могла…

– Чего ты не могла, Мэдж?

Он смотрел в ее глаза так мягко, так понимающе. Мэдж зажмурилась, но слезы все равно текли. Угрызения совести съедали ее, как раковая опухоль.

– Я просто… не могла.

– А как его звали? – осторожно спросил он.

– Джимми, – не задумываясь, ответила она. – Его звали Джимми.

– Расскажи о нем, Мэдж. Чем он тебя огорчил?

Она резко повернулась к нему.

– Джимми меня не огорчил. Джимми вообще никого не огорчал. Он наступил на прыгающую мину и потерял ноги. И почти все, что ниже пояса. Ему было так страшно… он схватил меня за руку и умолял не покидать его. Не дать ему умереть, потому что это был как раз его день рождения и он не мог так огорчить свою маму. Не мог…

Чайки кружили над головами. Бриз шевелил листву на деревьях. Так мирно. Так тихо.

Мэдж глубоко вздохнула и рассказала все.

– Конечно, я не собиралась запросто дать ему умереть. Я заставила его поверить, что он у меня не умрет. И все это знали. А потом нас атаковали. Все переложили своих пациентов под койки. А я переливала Джимми кровь и не могла от него отойти. Один из санитаров по прозвищу Хвастун все кричал, чтобы я укрылась. Хвастун был… Ну, в общем он был лучшим.

Из ее глаз снова брызнули слезы. Бесполезные, угнетающие слезы, которые смывали остатки здравого смысла. Она не могла их остановить, хотя Майкл был рядом, держал ее за руку.

– Бомба разорвалась у нас во дворе, – сказала Мэдж, задрав голову и глядя на птиц. – Хвастун бросился и закрыл меня своим телом. И погиб. Я схватила его, но он был уже мертвый.

– А Джимми?

Она пожала плечами.

– Он тоже был убит. Но он бы так или иначе умер. Мне бы следовало это знать, ведь все говорили…

Майкл ласково обнял ее, укрывая от ветра. Она все еще плакала.

– И Хвастун говорил… – закончила Мэдж.

– А сколько лет было Джимми?

– Восемнадцать. Джимми было восемнадцать. Он умер как раз в свой день рождения.

Майкл обнял ее, но не мог помочь ей. Он что-то бормотал, но женщина, казалось, не слышала его, трясясь от воспоминаний о мальчике, который был последним и самым неотступным видением Мэдж о войне. Восемнадцатилетний мальчик, умерший в день своего рождения.

Майкл наконец понял, что же она взяла из своего чемодана. На пассажирском сиденье лежал небольшой пластиковый мешочек, наполненный разноцветными железками. Это были ее боевые награды. Именно их Мэдж почему-то достала прошлой ночью и взяла с собой.

Джонни был прав – у нее было «Пурпурное Сердце». Оно лежало как раз поверх желто-красно-зеленой ленты ордена «За корейскую кампанию». То, чем одни ветераны гордились, держа на самом видном месте, Мэдж спрятала в глубине шкафа в старом чемодане.

Майкл прекрасно понимал ее. Вернувшись из Кореи, он в тот же день сложил свои ордена и медали в шкатулку и спрятал в нижний ящик комода. И не надевал их даже в День ветерана. Последние пятнадцать лет у него не хватало мужества даже взглянуть на них.

– Теперь ты знаешь, – сказала она бесцветным голосом. – Ты знаешь, почему я мирюсь со своей жизнью и оставляю прошлое тем, кому оно принадлежит. Не очень веселая история. А теперь оставь меня в покое.

Майкл никогда еще не слышал таких жестоких слов.

– Я не могу оставить тебя в покое, Мэдж, – воскликнул он. – Не могу с тех пор, как увидел твои глаза. Позволь, я отвезу тебя домой. Я помогу тебе найти старых друзей, и ты обретешь то, что потеряла.