Джулия Тиммон - Солнечный зайчик

– Это о ребенке, которого похищают эльфы, – с улыбкой говорит Грегори.

Слегка нахмуриваюсь.

– Что?

– Если верить старинным легендам, детей, бывает, похищают нечистые силы – эльфы, феи, лесные духи. А вместо них подбрасывают своих детенышей. Стихотворение как раз об украденном ребенке.

Меня передергивает. Смотрю на название: «Похищенный».

– И что же становится с такими детьми?

– Они превращаются в эльфенышей, – усмехнувшись, объясняет Грегори. – Или возвращаются к родителям, если те знают, что надо делать.

– И что же надо делать? – спрашиваю я, напряженно и с суеверным страхом прислушиваясь к звукам во дворе. Мне начинает казаться, что у мастерской кто-то топает.

– Всего лишь посадить чудище на лопату и засунуть в горящий очаг, – говорит Грегори таким тоном, будто рассказывает правила невинной детской игры. – Или сечь его розгами. Рано или поздно эльфийка-мать не выдержит и вернет человеческого ребенка, а своего – с синей попкой – заберет.

Сглатываю и наклоняю вперед голову.

– Но ведь на самом деле ничего подобного не бывает, правильно?

Грегори пожимает плечами.

– Не знаю, не знаю. Миф был очень широко распространен в деревнях Германии, Британских островов, Скандинавии. Потом стал популярен и у нас. В былые времена родители нередко, если замечали в своем ребенке какие-нибудь странности, принимали решительные меры, а то и вовсе относили его в лес.

В ужасе округляю глаза.

– А если эти странности были всего-навсего проявлением какой-то болезни?

– Так часто и случалось, – произносит Грегори. – Впрочем, кто его знает? – Смотрит на меня с лукавым прищуром.

– С чего ты взял, что это стихотворение именно про украденного ребенка? – громко спрашиваю я, тщетно пытаясь не прислушиваться к звукам на улице.

– А ты прочитай с самого начала, – советует Грегори. – Там постоянно повторяются строки:

Из них все ясно: мальчика уводят из обремененного страданием мира в иной, волшебный.

Читаю стихотворение с начала до конца. Перед глазами начинает кружить толпа полупрозрачных существ, а за ними несмело шагает зачарованный колдовскими штучками ребенок. Мне вдруг становится до того жаль мальчишку, что я захлопываю книжку и с шумом кладу ее на стол.

– Какой кошмар!

Грегори негромко смеется.

– Почему же кошмар? Скорее всего, ему среди них будет лучше, безопаснее.

Я всматриваюсь в его лицо и никак не могу понять, дразнит он меня или говорит серьезно.

– Ты что, веришь, что такое бывает?

– Если верил Йитс, почему бы не верить и мне?

Я до того напугана, что не представляю, как пойду спать и останусь в комнате одна.

– Налей мне еще вина. – Выдвигаю бокал на середину стола.

– Ты и это не выпила, – говорит Грегори, внимательно и с озорным блеском в глазах за мной наблюдая.

– Ну и что. Долей, я выпью сразу целый бокал.

Грегори с улыбкой выполняет мою просьбу. Увы, вино слишком легкое и желанного расслабления не наступает. Воображение продолжает живописать эльфов и прочую нечисть, а разум пытается разгадать загадку: неужели он правда принимает эти бредни за чистую монету?

– Хорошо, предположим, у тебя есть ребенок, – говорю я слегка вызывающим тоном, чтобы не казаться испуганной. – Ты, конкретно ты, стал бы, если вдруг что, совать его в очаг?

Грегори заходится от смеха.

– Нет, а что тут такого смешного? – требовательно спрашиваю я.

Грегори успокаивается, но продолжает улыбаться.

– Ну, это зависело бы от обстоятельств. Если бы ребенок уже умел разговаривать, я засыпал бы его каверзными вопросами. Эльфеныш непременно как-нибудь выдал бы себя. Тогда я, разумеется, угостил бы его розгами.

Пытаюсь себе представить, как Грегори лупит крохотное создание, и не могу. На ум приходит новая жуткая мысль. Руки холодеют.

– Послушай, а… в этих лесах…

– Что? – Грегори вопросительно поднимает бровь, и я отчетливо вижу по этому движению, что он надо мной просто издевается. Но вот бровь опускается, и мне снова кажется, что ему не до шуток.

– А здесь, по-твоему, водятся какие-нибудь лесные духи? Эльфы, хобгоблины? – медленно произношу я, не сводя с него пристального взгляда.

Грегори разводит руками.

– Обижаешь! Здесь их полным-полно, но на глаза людям они показываются крайне редко. Мы для них враги. Едва определим, где лагерь эльфов, тотчас явимся туда и попытаемся всех переловить. Не мы с тобой, конечно, но полиция там, ученые и разные подонки, которым любое средство хорошо, лишь бы прославиться, заполучить побольше денег и власти.

Теперь я жалею, что согласилась на эту сомнительную поездку, называю себя дурой за глупые восторги природой и сижу, точно парализованная. Страшно шелохнуться. Грегори усугубляет мои страдания:

– Джаспер говорил, в детстве он даже умудрился завести среди этих ребят друга. Не представляю, как это возможно, но Джаспер был не из врунов.

Джаспер, гремит в моей голове, и я вдруг задаюсь вопросом: не наведываются ли в этот дом его дух и дух его матери? И не поэтому ли сюда с таким удовольствием приезжает Грегори – не для того ли, чтобы пообщаться со своим мертвым другом?

Приступ панического страха сковывает меня, кажется застыл даже голос, даже дыхание. Пытаюсь убедить себя в том, что все эти эльфы глупые выдумки невежд, но сердце не прислушивается к разуму и не желает ему верить.

– Познакомились они в лесу, – спокойно продолжает Грегори. – Джаспер пошел прогуляться, а этот дикарь ловил тритонов в ручье и тут же ими завтракал.

Представляю, как это мерзко – есть живых тритонов, но даже покривиться боязно.

– По виду он был примерно как обычный шестилетний ребенок, но весь грязный, в лохмотьях, с ввалившимися пустыми глазами, тощий и с головой в форме луковицы. Говорил на каком-то странном языке – поначалу Джаспер ничего не мог понять. Но потом приспособился. – Грегори в задумчивости замолкает.

Мне стыдно, что я такая трусиха, но поделать с собой ничего не могу. Руки уже слегка дрожат, еще немного – и застучат зубы.

– Наверное, это и был такой вот бывший ребенок, – заключает Грегори. – Бывший человеческий ребенок, превращенный в хобгоблина.

Во дворе раздается грохот. Я зажмуриваю глаза и так пронзительно визжу, что теперь больше боюсь не духов, а собственного крика.

– Кимберли! – Грегори подскакивает ко мне и крепко меня обнимает, а я все кричу и не в силах успокоиться. – Ну-ну, что ты! Неужели правда настолько испугалась? А я, дурак, подумал…

Мой крик незаметно переходит в дурацкий плач. Ненавижу лить при ком-то слезы, даже при самых близких. Если, конечно, случай не такой, как вчера с Пушиком.