Мэхелия Айзекс - Кто сильнее

И если ты не остужаешь этот пыл со своим мужем… – Он выразительно пожал плечами.

– И это все, о чем ты можешь думать! – воскликнула Иветт. – Секс?

– А разве это так уж мало? – хрипло спросил Дик, и его лицо вдруг стало серьезным.

– Я думала, мы любили друг друга… – вздохнув, прошептала она.

– О, прошу тебя! Ты не любишь меня. И никогда не любила. Все, что ты любишь, это твои проклятые картины! Они – твоя семья, твои дети. Разве не так? Когда мы поженились, я надеялся, что ты забудешь все эти глупости. Я думал, у тебя просто не останется времени, потому что ты будешь занята воспитанием наших детей. Но я ошибся, у тебя в голове другое. А дети… просто помеха.

Иветт смотрела на него во все глаза.

– Ты действительно думал, что я отважусь иметь детей здесь? В этом доме?

– Почему нет? Ты никогда не давала шанса моей семье. Ты всегда выискивала причины, лишь бы не жить здесь, и так увлеклась, что даже не заметила, что сделала с нами!

– С нами я ничего не делала. Это не я переехала в другую комнату. Не я, а ты уехал в Европу и так надолго, что, когда вернулся, мы стали словно чужие.

– И кто виноват в этом?

– Уж конечно не я…

– Значит, я? Ну хорошо. Мы женаты больше года, Ив. Почему у нас нет детей?

– Может, ты должен задать этот вопрос себе? – раздраженно ответила она. – Как тебе известно, в этом участвуют двое…

Глаза Дика потемнели.

– Ты… ты… стерва!

– О да, конечно! Я еще и стерва, потому что мой муж не способен иметь то, что…

– Прекрати! – Дик качнулся вперед, и его пальцы сомкнулись на горле Иветт. – Ты знаешь, что мне следует сделать, а? Мне следует свернуть тебе шею!

– Потому что не можешь слышать правду? – прохрипела она.

– Какого дьявола тебе надо от меня?! – прорычал он и сильнее сомкнул пальцы. – Господи, ты выведешь из себя и святого!

– Это ты-то святой? Мы оба знаем, что это не так! – не сдавалась Иветт, хотя дышать уже было совершенно невозможно. – Давай, Дик! Сделай это! К черту страдания!

Иветт с удивлением почувствовала, что хватка ослабла, он поглаживал ее шею и тонкую пульсирующую жилку, выступавшую на поверхность голубой ниточкой.

– Ты знаешь, что я на самом деле собираюсь сделать с тобой? Нет? – пробормотал Дик и, распахнув на Иветт халат, припал к ее груди, лаская языком сосок.

Колени Иветт вдруг задрожали, и Дик, поняв, что она близка к обмороку, подхватил ее на руки и отнес на кровать.

– Как я хочу тебя! – простонал он и молниеносно сбросил с себя одежду.

Иветт поймала себя на том, что ей безразличны мотивы, которыми руководствуется Дик. Возможно, им движет ненависть, не исключено, что таким способом он хочет утолить свою страсть к Ширли. Да не все ли равно! Главное, она жаждала этой близости с Диком, а все остальное ей безразлично.

Финал наступил до обидного скоро. Полнота только что испытанного чувства лишила Иветт возможности думать, она лежала неподвижно, не в состоянии шевельнуться, и только слезы сочились из-под опущенных век. Дик протянул руку и прикоснулся к ее горячей, влажной щеке. Иветт вздохнула и скорее почувствовала, чем поняла, что дверь открылась и кто-то вошел в комнату. По-видимому, кто-то из слуг зашел погасить лампу, решив, что молодой хозяин заснул, забыв сделать это.

Она повернула голову и едва не вскрикнула. В дверях стоял Джон Доул. Полумрак скрадывал очертания его фигуры и только лицо – странно напряженное и осунувшееся – желтело в блеклом свете. Дик нехотя перевернулся на спину и, прикрыв глаза ладонью, пробурчал:

– Что тебе нужно? Уходи, мы уже спим!

Иветт заставила себя вылезти из ванны и, быстро переступая босыми ногами по толстому ковру, поспешила в спальню. Она поймала себя на том, что, пожалуй, впервые вспомнила слова, которые Дик сказал своему отцу той злополучной ночью. Последовавшее было столь ужасно, что не хотелось и вспоминать.

Джон пришел тогда сказать старшему сыну, что Андре мертв. Его вытащили из реки часом раньше, и Анна настояла, чтобы о несчастье сообщили Джону. Шериф хотел, чтобы мистер Доул без промедления приехал на опознание, поскольку убитая горем Анна была не в состоянии сделать это. Джон согласился взять на себя эту нелегкую миссию, но хотел, чтобы Дик поехал с ним, так как тоже нуждался в поддержке.

И Дик не отказал отцу, уехал, оставив Иветт наедине с ее мыслями. Она вернулась к себе в комнату, не в состоянии поверить, что Андре мертв. Нет, это неправда! И как он мог утонуть? Ведь Андре же умел плавать!

События последующих дней доконали Иветт: если у нее и у Дика и был хоть какой-то шанс заново начать совместную жизнь, смерть Андре окончательно уничтожила его. Иветт не могла не винить мужа за то, как он относился к своему сводному брату, и презирала его отца Джона за эгоизм и полное отсутствие элементарных человеческих чувств.

А на похоронах случилось нечто еще более ужасное, заставившее Иветт собрать вещи и поклясться, что ноги ее больше не будет в Олтамахо. Анна, вне себя от горя из-за трагической кончины сына, обвинила Джона Доула в том, что он приложил к этому руку. «Ты травил моего сына! – захлебываясь слезами, кричала она. – Особенно с тех пор, как узнал, что Иветт и Андре – друзья! Ты не верил в эту дружбу, обвинял моего мальчика в том, что он соблазнил жену брата, решив взять реванш за свою неудавшуюся жизнь! Подумать только, – причитала Анна, до чего додумался, старый идиот: оказывается, и Иветт была заодно с Андре!»

Разумеется, Джон все отрицал, и торжественный печальный обряд похорон был испорчен непристойной сценой. Иветт, хотя скандал непосредственно затрагивал ее, хранила молчание, понимая, что в словах Анны, помимо боли, достаточно горькой правды. Иветт презирала Джона, который, брызжа слюной, доказывал, что он ни в чем не виноват, и позволил себе отзываться о покойнике весьма и весьма нелицеприятно. Иветт презирала и Дика, даже не подумавшего призвать отца соблюдать приличия.

Она долго не могла прийти в себя, даже когда вернулась в Монреаль, мысли о произошедшей трагедии не оставляли ее. Что же произошло с Андре? Иветт отказывалась поверить в несчастный случай. Она знала, что ее друг плавал, как Левиафан, и была уверена, что он никогда бы не утонул, если бы добровольно не решился на отчаянный шаг. Конечно, Иветт винила себя, и не столько за то, что публично разоблачила тайну Джона, заставив его признать существование внебрачного сына, сколько за то, что спровоцировала травлю Андре его папашей.

Для Иветт не было сомнений в том, что она никогда не простит Джона. Никогда. А вот сможет ли она простить Дика?

Иветт уже и не помнила, сколько лет не садилась на лошадь. Она научилась ездить верхом еще девочкой и, когда впервые приехала в Олтамахо, изредка совершала верховые прогулки вместе с Диком. Но лишь изредка… После болезни и последовавшей размолвки она охладела к этому занятию.